Я замираю на полушаге. По спине пробегают мураши, желудок проваливается в ледяную яму.
— До усрачки страшно… — Голос её затихает, Диана почти скрывается в дыму. Ещё прочерчивается силуэт, ещё серебрится пятнышко луны, но словно из последних сил. — Шш-ш-ш… Шш-ш-ш…
Я прочищаю горло.
— Мне тоже чудится всякое. Забей.
— Ага. — Диана щелчком отправляет искрящий бычок в сторону луны.
— Я зайду в твою комнату?
— Она больше не моя.
Меня передёргивает от нутряного холода.
— Ну да… А ты?
— Чел, блядь! Иди, куда хочешь!
Я скребу щёку и, собравшись с духом, подныриваю под занавеску.
Тень берёзы плывёт по паркету и коробкам; на стенах выцветают иглоголовые маски «Фекального вопроса» (первого состава). Блестит ручками гитарный усилитель, вьются чёрные провода, и громоздятся коробки, коробки, коробки.
Долбаные коробки.
Из одной выглядывают чёрно-белые объявления о пропаже Вероники Игоревны, в другой устроилось семейство головоногих: ваза-осьминог, чашка-осьминог и осьминог-подушка. Тут же сверкают гитарные медиаторы, покупные и вырезанные из пластиковых карт, и наборы струн: стальные, нейлоновые, медные, карбоновые. Тут же громоздятся учебники и книжки, тетрадки со стихами Дианы, тетрадки с сочинениями Дианы (сплошь пятёрки, не то что у меня).
В пыльный угол забился, как в испуге, снимок, где я таскаю Диану на плечах. Артур Александрович застыл в маске Хищника, а Диана в маске Чужого; мы ржём.
Однажды на 1 апреля мы пришли в таком виде в школу. Обоим влетело по двойке за поведение, и мой дневник обзавёлся красной росписью: «Кричал весь урок, что его пытается съесть соседка по парте».
Горло сдавливает.
Тени. Только тени. Они здесь повсюду — пробегают мимо меня и сквозь меня, хохочут, кричат, плачут, едва не сбивают с ног.
Это ведь даже не комнатка — Вероника Игоревна отдала на растерзание Диане коридор между прихожей-гостиной и спальней.
Коридор.