Несмотря на то, что после бара мне уже не было холодно, от неожиданности я почувствовал явный дискомфорт, будто меня за секунду опустили в ледяную ванну и вытащили назад на улицу.
Подошел поближе.
Вика не шелохнулась.
— Долго тут стоишь?
На ее лице застыло такое строгое выражение лица, будто это я поджидал ее около дома.
— Часа два. Не помню…
В свете фонаря я заметил, что ее нос и щеки покраснели от небольшого морозца, наметившегося к вечеру.
— Кирилл Петрович, я только хотела сказать… — Ольшанская скользнула мимолетным взглядом по моему лицу, жалобно поморщившись, и прошептала: — Простите меня, пожалуйста. Ну, я такая сумасшедшая… я не знаю… ну, просто… у меня слов нет…
Она всхлипнула, я вздрогнул. Только не слезы! Ну, что же делать с такой неуравновешенностью?..
— Да ладно, ничего страшного. Я же понимаю, что ты просто испугалась…
Вика приложила ладонь ко лбу, будто проверяя сама у себя температуру. Потом сделала несколько глубоких вздохов и, немного успокоившись, продолжила, дрожа всем телом:
— Вы простите, пожалуйста! Ну, я же давно с этой темой мучаюсь… и не могла никому рассказать, даже маме… Решила, дура, дневник вести… написала страницу… и выбросила… А малой подобрал, оказывается… и молчал, гаденыш, а потом… В общем, вы тут совсем ни при чем, а я вас… И самое ужасное — уже было такое… Мне так стыдно! Просто сдохнуть хочется от стыда, как вспомню!
— Перестань.
— Нет! — Вика отчаянно замотала головой, и я слегка улыбнулся, наблюдая, как залихватски растрепалась ее и без того странная неровная прическа. — Нет! Я очень хочу, чтоб вы перестали на меня злиться!
— Я же сказал: не злюсь. А теперь извини, хочу домой. Еле держусь на ногах… Длинный и тяжелый день был…
Она понимающе закивала, но, тем не менее, от двери не отошла.
— Что-то мы с вами по ночам говорим все время…
Я кивнул.
— Ну, я уже пойду… Я такая дура, ужас…
Я кивнул еще раз, понимая, что этот жест — просто следствие безумной усталости, а не согласие.