В конце концов сделалось плохой приметой купить что-либо у старухи Шмульф. Завсегдатаи рынка как огня стали бояться ее; торговцы избегали ее соседства.
Но несчастные коллекционеры не принадлежат себе. Они руководствуются не разумом – их существом движет страсть, не менее жгучая, чем неразделенная любовь. Не менее дикая, чем алчность.
Страсть – одна из болезней, которая только тем и отличается, что в больницах ее не лечат.
Собиратели и попадались чаще всего на крючок к старухе Шмульф: повязанные своей страстью, они шли как собачки на поводке, – каждый за своей судьбой.
Однажды журналисту Илье Кротову попался в руки интересный материал об аферах в среде коллекционеров. Можно было написать громкую, общественно значимую статью с разоблачениями и бичеванием нравов – такие в те времена очень ценили, такие приносили славу и служили ступенькой в карьере.
Журналист погрузился в расследование и накопал массу неприятных вещей – начиная от личных склок между собирателями до фактов подделок, намеренных обманов, воровства и даже нескольких чудовищных убийств.
Где-то в середине отвратительного клубка всплыло имя старухи Шмульф.
Каждый второй участник грязного дела был так или иначе связан с нею или ссылался на нее в своих показаниях. И все они боялись ее. Говоря о старухе, они не могли скрыть тот благоговейный иррациональный ужас, какой перед нею испытывали.
Журналист Кротов удивился и захотел пообщаться с инфернальной старухой – тишинской достопримечательностью.
Интервью состоялось. Неизвестно, какой стих нашел на Шмульфиху, но она, внимательно вглядевшись в энергичное лицо молодого журналиста, ответила на его вопросы.
– А говорят, что у вас что-то купить – не к добру? – почесав затылок и краснея, спросил журналист. – Примета будто такая. К несчастью у вас что-то купить.
– Говорят, – равнодушно кивнула Шмульфиха.
Кротов, пытаясь разговорить бабку, рассказал ей о гибели коллекционера Зимина, купившего у Шмульфихи грузинский средневековый рог для вина, и о Кате Штейн, лишившейся ноги после покупки лаковой китайской шкатулки у нее же, о Вилене Самохине, собирателе табачных трубок, и о паре-тройке других случаев, о которых он узнал в результате расследования.
– Ведь это все ваши покупатели! Вам их не жалко? – подначивая старуху, приставал журналист.
– Они излечились, – ответила та. Глаза ее теплились, как черное жерло остывшей печи. А голос был тоскливым и механически-неживым.
– Излечились… от своей страсти? – подхватил журналист. Старуха не ответила.
– А зачем вы торгуете? Вы на что-то тратите свои деньги? На что? По вам не скажешь, что вы богаты. Это что – корыстолюбие, жадность?.. Зачем вы торгуете? Из любви к искусству? В чем ваш интерес? – цеплялся журналист. Шмульфиха взглянула на него; он отшатнулся.
– Старые вещи… Старые вещи.
– Что? Что вы… хотите этим сказать? – не понял журналист.
Но его слова улетели… в бабкину спину. Массивная и на первый взгляд неповоротливая, казавшаяся вечно заплесневелой глыбой, старуха Шмульф стремительно удалялась, бросив на прилавке весь свой мелочный товар: перламутровые пуговицы, ремень, несколько пряжек и крохотную голубую вазочку с птицами из набора старинной кукольной посуды.