Сколько несчастий вокруг. Как мне до сих пор удалось остаться невредимой?
«А просто мы везучие сучки, – всегда говорила Бет. – Не забывай об этом».
И как только я о ней вспоминаю, она появляется в зале, дефилируя с видом повелительницы.
– Ну что, начнем, котики? – велит она. – А то «Кельты» вам, цыпляткам, вмиг шейки-то переломают.
«Так лучше для всех, – думаю я. –
– Чтобы победить, надо блеснуть! – кричит она. Голос ее все громче; он гремит в наших ушах.
– Встряхнули головой! – велит она, и мы повинуемся.
– Хлопнули в ладоши, резче! – велит она, и мы повинуемся.
– Лица такие, будто вы хотите переспать со всем залом! – велит она, и мы сияем в экстазе.
– Улыбайтесь так, будто замуж за них готовы! – приказывает она. Будь у нее кнут, она бы сейчас хлестала им нас по ногам. – Жгите, жгите, жгите!
Мы не щадим себя и выкладываемся ради нее. Три дня до финального матча, а нам пришлось взять в команду еще одну курицу из юношеской лиги. Мы выкладываемся ради Бет, потому что в понедельник вечером хотим продемонстрировать ухмыляющимся «Кельтам» нашу крутость, нашу эпическую дерзость, наше дьявольское великолепие.
Но главным образом мы выкладываемся потому, что наш топот отдается в ушах звоном – неистовым высокочастотным звоном, почти заглушающим звуки хаоса нынешнего и грядущего. Благодаря этому звону нам почти удается игнорировать предчувствие, что все меняется, и что там случится дальше – не предугадать, а главное, не остановить.
А может, и не это главная причина. Может, мы просто пытаемся разрушить ужасающую тишину, избавиться от ощущения, что слабое эхо наших собственных голосов – единственный звук, слышимый в округе. От чувства, что тренер ускользает из наших цепляющихся рук, что, может, ее уже нет. Что у нас нет больше центра, а может, никогда и не было.
Бет – это все, что у нас есть. Но этого достаточно. Ее громогласный рев способен заглушить всю тишину этого мира.
Девчонки рассредоточиваются по раздевалке, потом расходятся, и я остаюсь один на один с затихающим звоном в ушах.
Без тренера никто не считает нужным убрать за собой. Так всегда было при Бет. Пол усеян мусором: пустые банки из-под диетической колы, обертки от жвачки без сахара и тампонов, раздавленные ягоды годжи. Даже чьи-то скомканные стринги.
Я иду, взирая на эти жалкие осколки нашего девичьего существования; под ногами похрустывают разбросанные шпильки.
Сердце после тренировки все еще колотится, и я думаю о том, как блистала сегодня Бет. Я не видела ее такой со второго курса, когда огонь в ней еще пылал. Когда ее не отвлекали мелкие склоки, ее собственные несчастья и скука, наползающая со всех сторон.
Возможно, она еще никогда не была настолько хороша, как сегодня. Будто ничего и никогда она не любила так сильно.