– Ты с ума сошла, – слова еле ворочаются на языке. – Совсем сбрендила.
–
– Заткнись, – шиплю я и бью ее по плечу. У меня вырывается странный смешок.
Я начинаю бить ее сильнее и уже не смеюсь. Бет хватает меня за руки и держит их.
– Он покончил с собой, – говорю я так громко, что больно ушам. – Она ничего не сделала! Она бы никогда не сделала ничего подобного.
Она держит мои руки и наклоняется так близко, что в нос мне бьют густые винные пары. Она стискивает мои руки так крепко, что у меня выступают слезы.
– Она бы никогда ничего подобного не сделала, – кивнув, повторяет она мои слова.
– Она его любила, – говорю я, и это звучит глупо и бессмысленно.
– Точно, – Бет улыбается, прижимая мои руки к своей жесткой груди, как прижимают детей. – Ведь никто никогда не убивает того, кого любит.
– Ты пьяна. Ты пьяна, и ты ужасна, – кричу я и пытаюсь освободить руки. Мы раскачиваемся из стороны в сторону; ее лицо так близко. – Мерзкая тварь, ты хуже всех, кого я знала!
Наконец она отпускает меня, склоняет голову набок и смотрит.
А я вдруг чувствую, что вино лезет наружу, руки свело, и мне нужно срочно выйти из машины.
Шагнув на новый гладкий асфальт, я делаю глубокий вдох.
Но именно это ей было и нужно – она тоже выходит.
Я смотрю на нее, на ее лицо, освещенное не луной, а тусклыми голубыми фонарями на парковке.
– Оставь ее, – говорю я. – Тебе это не нужно…
– Чувствуешь запах? – внезапно спрашивает она. – Как будто цветами пахнет. Жимолостью.
– Ничего я не чувствую, – отвечаю я.
Но на самом деле чувствую: отбеливатель, кровь.
– Слышала, что правительство сейчас проверяет одну теорию – типа люди начинают пахнуть по-особенному, когда врут? – мне кажется, что все это происходит во сне. – И у каждого свой запах. Как отпечатки пальцев.