Дважды два выстрела

— Ничего вы не понимаете…

Это прозвучало глухо, почти неслышно, но Арина почувствовала закипающую внутри радость — она угадала! Нет, не так. Не «угадала» — догадалась! Все рассчитала, все учла… Ай да Вершина, ай да молодец!

— Ну почему же, — она позволила себе мягко улыбнуться. — Действительно, очень обидно, когда одной — все, а другой… Поначалу ты, наверное, мечтала о том, чтобы сбежать — по-настоящему, совсем, так, чтоб никого из них больше не видеть… Но и это было бы… обидно: почему это ты должна убегать и лишаться всего? Ты возненавидела сестру как воплощение всего, чего у тебя нет. И решила ее убить.

Прозрачно-зеленые глаза чуть сощурились — не то насмешливо, не то презрительно.

— Ничего смешного, — на этот раз в голосе Арины не было ни следа сочувствия. — Выстрел, конечно, мог быть сделан и снаружи. Но… никто, кроме тех, у кого был доступ в галерею, не мог бы организовать отключившее свет короткое замыкание. Никому не удалось бы пронести в галерею пистолет — точнее, спрятать его после убийства так быстро и так надежно. Как будто посторонний пришел, выстрелил и пистолет с собой унес. Не унес, нашли мы пистолет. Завернутый в тот самый шарф, который был у тебя на голове. Изумительно красивый, кстати, замысел был: две идеально похожие девушки — как две ожившие греческие статуи. Летящие туники, повязки на волосах. Вот в такую повязку пистолет и был завернут. Ну и в пленку, чтобы на руках уж точно следов выстрела не осталось. Кто еще мог бы это проделать, если не ты? И еще… В школьные еще времена вас с Николь преследовал странный юноша с фотоаппаратом наперевес. Ты, может, его и забыла, но он помнит. И в тот вечер он тоже был там, возле галереи. И, как всегда, с фотоаппаратом. И есть немалый шанс, что даже на снимках, кажущихся совершенно темными, наши специалисты что-нибудь да разглядят. Полной темноты не бывает. Да и следы крови на твоем платье тоже весьма красноречивы. И не надо пытаться меня убедить в том, что они появились, когда ты обнимала мертвую сестру. Любой трасолог на раз-два-три отличит испачканное от разбрызганного. Кровь-то ее в момент выстрела, хоть и немного, на тебя брызнула.

Обтянутые свитером плечи чуть шевельнулись.

— Ах да! — Арина усмехнулась. — Вроде бы ведь нельзя судить неизвестно кого за убийство неизвестно кого. Но, во-первых, можно, а главное — как насчет отпечатков? Отпечатки пальцев — это единственное, что различает идентичных близнецов. Забавно, да? ДНК одна и та же, а отпечатки разные.

Девушка вздрогнула.

— Об этом ты не подумала? — Арина снисходительно покачала головой. — Или, наоборот, подумала — когда отмывала до блеска ваши комнаты? И свои, и сестры? Но все следы уничтожить невозможно, всегда где-то что-то остается. Вот, гляди, — она подтолкнула вперед фотографию. — Помнишь эту картину? Солидный человек купил, за неплохие деньги. Наверное, отпечатки художницы и на других картинах найти можно, но и этих довольно. Три штуки, ясных и качественных, застывших в красочном слое. Всего-то и нужно — сравнить их с твоими — и вопрос: кто убийца, а кто жертва, решается сам собой.

После короткой паузы Арина тихо, проникновенно прошептала:

— Тебе очень хотелось стать другой. Может, не такой же, как она, но — другой. И конечно, тебе давно осточертела вся эта шумиха вокруг…

— Вы ничего не понимаете! — голос девушки сорвался на крик.

Арина пожала плечом:

— Ну почему же… Понимаю… Софи… — Арина специально сделала паузу, чтобы тихо произнесенное имя прозвучало как можно внезапнее. Как вспышка молнии.

Получилось. Сидевший подле клиентки адвокат вздрогнул, забегал глазами: с нее на Арину и обратно. Вот и отлично, главное, пусть помалкивает. Девушку надо дожимать.

Арина улыбнулась — легонько, уголками губ:

— Самое смешное, что отпечатки — это так, вишенка на торте. Можно ведь и не сверять, и так все ясно. Кто ты — достаточно очевидно из самого сценария убийства. Николь не занималась подготовкой выставки, она точно не знала бы, где прятать пистолет, и короткое замыкание организовать не смогла бы. Именно так подготовить убийство могла бы только Софи. Так ведь?

Не знаю, завидовала ли тебе Николь — ее уже не спросишь. А вот ты ей — да. Тебе смертельно надоело быть ангелом.

И картины твои — светящиеся, как про них писали — тебе надоели смертельно. Но публика приветствовала именно такие работы, трудно в подобной ситуации что-то изменить. А после такого вот… происшествия — шок и все такое прочее — спустя какое-то время ты ведь могла бы опять начать рисовать — и никто бы не удивился резкой перемене стиля. А шумиха вокруг нераскрытого убийства добавила бы пикантную нотку, столь необходимую для поддержания общественного интереса. Публика такое очень любит.

— Да плевать мне на публику! — взорвалась Софи. — Они всегда ее любили больше! — Арина не сразу поняла, что девушка имеет в виду вовсе не поклонников ее творчества, а собственных родителей. — Меня подарками заваливали, хвалили, хвастались моими успехами — перед знакомыми и незнакомыми. Как будто я собачка дрессированная. А подарков папочка еще тыщу гор может купить и не заметить — что в них толку? А разговаривали — когда без никого, с глазу на глаз — всегда о Николь: что с ней делать, как ее тем-то заинтересовать или тем-то… Никогда они про меня не разговаривали! Действительно, что про меня говорить — со мной и так все прекрасно, я же идеальная, да? Нельзя от живого человека требовать, чтобы он был идеальным. Никто этого не может. Не может. Не может… не может…