Лярва

— Как тебе тут живётся? — спросил он задумчиво, словно бы думая о другом.

Она привычно стала отвечать так, как отвечала на вопросы Колыванова или журналистов, бравших иногда интервью у неё и смущавших её своими микрофонами и чёрными стёклами видеокамер. То есть отвечала о том, как хорошо и изобильно её кормят и чему обучают. Но в этот раз её рассказ был внезапно остановлен слушателем, который, кажется, и не вслушивался в то, что ему отвечают. Замалея, нервно теребивший пальцами свою одежду, вдруг огляделся по сторонам, часто и глубоко засопел и, наклонившись к девочке и приблизив к ней толстое и потное лицо, спросил жарким, пронзительным шёпотом, оборвавшим на полуслове рассказ ребёнка:

— А мамаша твоя как поживает?

Сучка опешила и некоторое время непонимающе взирала на него. Наконец выдавила:

— Не знаю.

— То есть как это? Ты разве не видишься с твоей матерью? — спросил Замалея вполголоса, пожирая глазами её лицо.

— Нет, — ответила она осторожно, поневоле тоже понизив голос. — Я же тута теперь живу, в детдоме.

— А она так-таки и не бывает тут у тебя? — резко и с нажимом спросил Замалея. — Так-таки ни разу не появлялась?

— Не-а.

— Точно? Ты уверена?

— Ага.

Он ещё некоторое время сверлил её взглядом и наконец медленно, озадаченно отклонился. Какая-то неотвязная мысль не давала ему покоя. Толстый и сгорбленный, он сидел на лавочке и о чём-то размышлял, почти забыв о девочке. Она не сводила с него удивлённых глаз и молчала. Наконец Замалея тяжело вздохнул, взглянул на Сучку и задал ещё один вопрос — тоном, в котором слышалась надежда на отрицательный ответ:

— И где-нибудь поблизости, за забором например, ты её тоже не видела?

Сучка отрицательно помотала головой, чем окончательно лишила Замалею всякого к себе интереса. Он ещё посидел с нею какое-то время, больше для приличия, затем попрощался и ушёл, поселив в душе ребёнка смутное, туманное беспокойство.

Затем он бывал у девочки ещё пару раз. Приходил всегда в нервном и возбуждённом состоянии и, постреливая быстро и настороженно по сторонам своими заплывшими жиром глазками, опять спрашивал всё о том же: не видела ли она свою мать и не появлялась ли Лярва где-нибудь поблизости? После посещений Замалеи Сучка оставалась всегда в недоумении, в подавленном и испуганном настроении, как если бы тень прошлого, казалось бы миновавшего, внезапно возвратилась и осенила её своим удушливым, смрадным, похмельным дыханием.

Теперь пришло время рассказать о третьем посетителе девочки, которым оказалась женщина, начавшая наносить свои визиты примерно в это же время, и чем далее, тем чаще. Женщина эта была уже в возрасте, и звали её баба Дуня. Она появилась в жизни Сучки на следующий день после странного, полупризрачного события, произошедшего поздно вечером и глубоко запавшего девочке в память.

Она даже сомневалась потом, произошло ли это событие на самом деле или было только сном её.

* * *

Был холодный майский вечер, и не желавшая уходить зима ненадолго вернула себе силу, окутав город нежданною стужей и накрыв землю тонким покровом снега. Уже очнувшиеся от зимнего сна, ожившие деревья, скрипя на ледяном ветру мокрыми и холодными стволами, уныло держали комья снега на нежно-зелёных, только что проклюнувшихся листочках. Холодный ветер свистел и бил немилосердно, коверкая и ломая порядок весеннего воскресения, и пробудившаяся жизнь, казалось, была принуждаема им склоняться, мёрзнуть и сызнова умирать. Стёкла в старых, с облупившеюся краской деревянных окнах детского дома звенели и стучали на ветру, и холодные сучья заиндевевших деревьев отчаянно колотили в них, словно прося впустить их в помещение, чтобы погреться.

Был поздний вечер, почти полночь, и дети давно улеглись спать. Спала в своей комнате и Сучка, свернувшись калачиком под одеялом и наслаждаясь тем обыкновенным, домашним пододеяльным теплом, которого была лишена всю свою прежнюю жизнь в доме у матери.

Вдруг в стекло кто-то постучал, и этот звук был более громким и резким, чем монотонный и убаюкивающий стук бивших в окно ветвей дерева.