Лярва

Но хуже всего обстояло дело с чистоплотностью. Обучение чистоплотности было целым университетом для ребёнка, мывшегося в доме матери очень редко, и только холодной водой из дворовой бочки, и никогда с мылом. Несмываемый с тела естественный кожный жир, остающиеся на коже и прилипшие остатки пищи, всегда нечёсаные и стоявшие колтуном волосы, которые Лярва в минуты просветления иногда только обрезала кухонным ножом или ножницами, — всё это хоть и было устранено, смыто-перемыто, счищено и соскоблено с девочки в первый же день заселения в новое жилище, однако совершенно не отмечалось её сознанием как нечто ненормальное. И в этом была главная проблема — в переломе сознания, пока не намечавшемся. Сучка ещё не могла понять, что быть чистою лучше и удобнее, нежели быть грязною, и не могла осознать как некое новое преимущество в жизни тот факт, что рядом была всегда в наличии горячая вода, свободная в доступе и изобильная. Наличие изобильной пищи как улучшение жизненных обстоятельств она осознала, а вот горячей воды — нет. Поэтому и нет нужды подробно распространяться об ужасной вони и вшах, бывших постоянными спутниками и сопровождавших девочку вплоть до её переезда в детский приют. От вшей избавились радикально тем, что остригли Сучку наголо, — хотя этим она тотчас стала невыгодно отличаться от остальных девочек, невольно провоцируя их агрессию. А вот особенный, кисло-затхлый дух нечистоты, свойственный жилищам пьяниц и иных опускающихся людей, оказался более стойким и норовил вернуться, чуть только педагоги забывали омыть ей лицо и культи после приёма пищи либо отвести в душевую комнату поутру, перед сном или после посещения уборной. Наконец, отдельного упоминания заслуживают такие неизвестные Сучке и с трудом ею постигаемые вселенные, как зубная паста и щётка.

Так или иначе, однако именно привычка к нечистоплотности, нередко неприятный запах от тела и общий низкий уровень развития Сучки, слишком разительно отличавшие её от остальных детей, привели к тому, что некоторые из них перестали видеть причину уважать её или относиться к ней хотя бы с терпением. Отсюда и явились следствия.

Упомянутая Ира, сама из семьи пьющей и крайне неблагополучной, стремилась к изгнанию несчастливого прошлого из своей памяти и всеми силами сторонилась тех детей, прежняя жизнь которых хоть в чём-нибудь напоминала её собственную. Появление Сучки, бывшей к тому же двумя годами младше и очень скоро заявившей о себе всеми описанными свидетельствами ужасного прошлого, было воспринято Ирой как вызов, на который долженствовало ответить. И ответить она решила постоянными отмежеваниями от Сучки, демонстрацией своей полной противоположности и превосходства над нею. Например, однажды, проходя мимо Сучки, которая принялась по окончании трапезы вылизывать тарелку, по недогляду педагогов вовремя не отнятую у неё, Ира не выдержала, резко остановилась и ударом руки вышибла тарелку из культей урчавшего от жадности ребёнка. Также Ира взяла за правило, неожиданно наклонившись к сидевшей смирно на кровати Сучке, вдруг делать громкий пугающий возглас, отчего та вздрагивала, отшатывалась в сторону или даже падала на пол при всеобщем хохоте наблюдателей. За цветочками последовали ягодки: сопровождая каждый поступок Сучки презрительногневными комментариями, Ира всячески старалась унизить её, представить в ничтожном и смешном виде, например: сравнивала её со свиньями и крысами, называла «помойщицей» и «бомжихой», употребляла и нецензурные выражения и дошла, наконец, до толчков, плевков и ударов кулаком по девочке, не имевшей понятия о самой возможности самозащиты. Ире понравилось перед отходом ко сну, подойдя к кровати Сучки, плевать на её постель или даже прямо в лицо — под молчаливое и послушное одобрение всех присутствующих.

К слову сказать, сама унижаемая ко всем этим проявлениям человеческой злобы относилась совершенно спокойно и буднично, как к неизбежному закону жизни. Этот закон был уже слишком хорошо известен маленькой страдалице, чтобы удивлять либо тем более возмущать её. Вполне уверенная, что иной жизни не бывает, и напрочь лишённая чувств гордости и собственного достоинства, Сучка давно уже не воспринимала физические страдания как именно страдания, считая их всего лишь неприятностями, чем-то вроде укуса пчелы. А ощущение, хотя бы внутреннее и неосознаваемое, об унижении личности было ей знакомо ровно настолько, насколько она знала законы Ньютона или теорию Эйнштейна. Не пикнув, она вынесла бы и стократ тяжелейшие унижения. Утвердившись в убеждении, что жизнь есть мучительство одних над другими, она смирилась с ролью жертвы, поминутно ждала нападения и готовилась к очередному акту терпения.

В своих поступках Ира не только не встречала со стороны других детей сопротивления, возражений или критики, но, будучи сама личностью сильной и самоуверенной, окрыляла других своим примером и легко вела за собою. Постепенно своими беспрестанными уязвлениями и клеваньями Сучки она внушила и другим детям уверенность в безнаказанности, в праве поступать так, в наличии даже большой весёлости и удовольствия от таких поступков. Наконец, она показала пример уже и гнусной, отвратительной пакости, на которую способны только люди и никогда — животные. Притом издевательство над слабым и беззащитным было в этот раз предъявлено зрителям как нечто развесёлое, как зрелище, достойное аплодисментов.

Однажды ночью Ира проснулась и направилась к туалету. Проходя мимо кровати со спящею Сучкой, одна дерзкая и соблазнительная мысль зашевелилась в её сознании. Остановившись, она некоторое время размышляла, допустимо ли к исполнению её намерение, и наконец, по-видимому, дала себе на него разрешение. Быстро развернувшись, Ира обежала всю спальню и разбудила некоторых других девочек, ближайших своих подружек, шёпотом приглашая их к лицезрению занятного зрелища. Затем она вернулась к кровати спящей Сучки, взобралась на кровать, встала ногами по бокам постели над тем местом, где находилась голова спящей, присела и принялась мочиться прямо на лицо несчастного ребёнка. В спальне захихикали. Сучка проснулась, огляделась, увидела над собой Иру и, поняв ситуацию, осталась лежать тихо и неподвижно, безмолвно наблюдая за происходящим. Вдоволь насмеявшись с подругами и нахвалившись перед ними своим превосходством, правом и силой, Ира не хотела ещё успокоиться и решила завершить «забавную» сцену испражнением на голову безропотного ребёнка. Она даже успела объявить о своей остроумной идее, чем вызвала ажиотажный интерес, одобрительные реплики и радостные восклицания. Девочкам очень понравилось увлекательное зрелище, некоторые из них даже повскакивали с постелей и приблизились. Но здесь, присаживаясь поудобнее, Ира сделала неловкое движение, покачнулась, потеряла равновесие и свалилась на пол, сама испачкавшись в созданных ею же лужах. Собственная досадная оплошность немедленно взбеленила её и зажгла огонь самой бешеной, истеричной ярости. Нетрудно догадаться, в чей адрес получила направление и исход эта ярость.

— Ах ты, дрянь вонючая! — завопила Ира. — Бейте её, девочки!

И немедленно подала личный пример, нанеся удар по лицу и накинув на голову Сучки одеяло. Остальные принялись избивать девочку с тем рвением, усердием и чувством товарищеского плеча, какие возможны лишь при объединении множества против одного. В спальне некоторое время слышались только звериные рычания, надсадные вопли вкладывания всей силы в удар, вскрики досады при недостижении цели причинения боли, возбуждённые призывы «пнуть всем одновременно», «ударить в нос» и прочее. Истязание было прекращено лишь вмешательством взрослых, когда достигло уже такой степени азарта мучительства и истерии садизма, что хищные крики и визги положительно достигли беспамятства, голоса перестали приглушаться и были услышаны за дверями.

Окровавленную Сучку спасли от рук маленьких садисток и наконец отселили в отдельную комнату, а поскольку дежурившим в ту ночь воспитателям очень не хотелось навлекать на себя дополнительную воспитательскую работу, отягощаться хлопотами по наказанию виновных и заполнять бюрократическую отчётность, то о том факте, что толпа детей чуть не совершила коллективное убийство, предпочли забыть и начальству не докладывать.

Впрочем, не давши хода делу в реальности, не наказав виновных и даже убоявшись поставить в известность начальство, воспитатели — вот те самые, что дежурили той ночью и спасли девочку, — в то же время и не смогли удержаться от правильных и многоумных речей по поводу произошедшего. Попивая чаёк тогда же ночью, один из них сказал другому, солидно почмокав губами и сокрушённо покачивая головою:

— Однако. Большинство людей, к сожалению, существа крайне ведомые, и нет у них более настоятельной и первейшей социальной потребности, как найти и определить себе сильного, самостоятельного человека для руководства, следования и подражания. Начнёт такой человек побивать другого камнями, или распинать, или доносить, или стрелять в другого, и вертящиеся вокруг него и глазеющие на него ведомые взапуски примутся делать то же самое, начисто забыв об уроках прошлого. И если уж взрослые таковы или крайне склонны быть таковыми, то дети-то — тем более.

А другой воспитатель, столь же солидно пожевав губами и отхлебнувши чаёк, ответил не менее значимо и весомо:

— Мда-а-а уж, коллега. Победный инстинкт, столь свойственный своре псов или львиному прайду, которые сообща терзают и убивают жертву, будь то котёнок или антилопа, в не меньшей степени характерен и для людей, нападающих толпою на одного и вполне уверенных, что торжество победителей им обеспечено, что противник наверняка окажется слабее и что бояться им нечего. Это мы наблюдали и в сегодняшнем случае, по поводу которого остаётся лишь заметить, что в литературе и живописи нередко встречается уподобление детей ангелам и полные пафоса заявления о детской негреховности, о чистоте неиспорченных душ и прочие подобные рассуждения — увы, далёкие от реальности.

Сотрясши воздух приведёнными максимами, оба педагога тотчас согласились с необходимостью «попридержать коней», «не дразнить гусей» и не наживать самим себе лишние хлопоты масштабным разбирательством.

Поэтому самые те дети, которые только что были вполне палачами и в алчном упоении от собственной силы начисто забыли о человеческом облике, совести, гуманности и чувстве сострадания, преспокойно разошлись спать, втайне жалея лишь об одном — о незавершённости начатого мероприятия. И ещё много времени спустя только о том и досадовали.

Однако, несмотря на всё желание замолчать, забыть и избежать хлопот, какие-то беседы между взрослыми, по-видимому, проведены были, ибо Сучку решили до времени не подселять в комнату к другим детям и обеспечить ей, ввиду исключительности характера её прошлой жизни, всё же индивидуальный подход в воспитании. Приоритет был положен в привыкании к человеческому имени, человеческому образу жизни и к формированию понятия о собственной личности, имеющей не одни лишь физические потребности, но и права и обязанности общежития.

Здесь следует коротко остановиться на имени. Исполняя решение суда, детский приют наконец оформил первый в жизни документ на ребёнка — свидетельство о рождении. Фамилию ей присвоили родительскую, а имя — Антонина, потому ли, что так звали последнюю удочерённую из этого приюта девочку, или как производное от мужского имени директора приюта (Антон), либо по какой-то иной причине. (В любом случае автор просит позволения именовать героиню по-прежнему, поскольку к новому своему имени она так и не успела привыкнуть, как будет показано далее.) Что касается времени рождения ребёнка, то его пришлось устанавливать для вписания в документ приблизительно, поскольку Лярва родила ребёнка неизвестно где, но не в медицинском учреждении. Если с годом рождения, по медицинским показателям и после опроса односельчан Лярвы, определились точно, то с днём и месяцем рождения не нашли ничего лучшего, как вписать в свидетельство дату оглашения судебного решения о лишении матери родительских прав. Колыванов принимал активное участие в этом деле, и именно он совместно с департаментом опеки и попечительства при губернаторе пришли к единому мнению, что данный день можно считать вторым днём рождения девочки.

Надо всё же отдать должное воспитателям: после описанного случая коллективного избиения они наконец хватились, присмотрелись к ребёнку внимательнее и взялись за собственную работу с большею ответственностью и прилежанием. В частности, девочкой занялся сам директор, проводя с нею две-три встречи в неделю и стараясь привить ей элементарные понятия о гигиене, алфавите, счёте, пытаясь разговорить и раскрепостить её запуганную душу. И хотя действия его не отличались особой душевностью или даже сочувствием, а были лишь выполнением работы, но работал он весьма профессионально, шаг за шагом, медленно нащупывая правильный путь и успешную методику. Другие воспитатели также не упускали уже из виду ребёнка, особенно при нахождении Сучки в общих детских собраниях: в столовой, в игровой комнате или на прогулке. Случаи насилия и унижения более не повторялись, она была повсюду и всегда под надёжною защитою и присмотром, с нею часто и подолгу работали, поэтому прогресс, столь всеми ожидаемый, наконец воспоследовал.

В первую очередь Сучка освоила питьё из стакана, держа его обеими культями. Затем последовал успех в питании с помощью вилки (ложка ей пока не давалась), которую девочка научилась держать двумя локотками с внешней, дальней от себя стороны тарелки, обращая остриём к себе, и таким образом нанизывала куски пищи и направляла их в рот — что важно, всё с менее заметною жадностью. Далее она освоила и зубную щётку, хотя смысл и причина чистки зубов оставались для неё неясными и она занималась этим делом без всякого желания и интереса.

Параллельно она училась мыться, следить за чистотой своей кожи, волос и одежды. Занятие это ей неожиданно понравилось, возможно, по причине раздвоения в её сознании всех явлений мира на физически приятные и физически неприятные, — а прикосновение к телу тёплой воды было безусловно приятным. Мыться, особенно плескаться в горячей ванне, она стала всё чаще и радостнее, и именно за этим занятием на её лице впервые увидели улыбку — вполне светлую и красивую, хотя пока и непривычно робкую. Отдельно отметили как особенный факт озарения то, что она вдруг принялась оберегать от загрязнения свою одежду, хотя побудительная причина сего так и осталась неизвестною. Возможно, девочка внезапно осознала, оказавшись однажды в прачечном зале, что грязное платье за нею приходится стирать другим людям, — но возможно и то, что ей просто больше понравилось видеть в зеркале именно чистые на себе наряды, нежели грязные.