Слово

Проснулся он что граф, лишь где-то к полудню, сразу бросился к окну: а ну, если французы уже в городе? Однако Разгуляй словно вымер. Ни души, только голуби на мостовой рассыпанное зерно клюют и собаки – отличные борзые, видно, брошенные кем-то, по улице бродят, как дворняги беспородные. Кузьма расчесался перед барским зеркалом, огляделся. Батюшки! А беспорядок-то какой! Хоть прибраться, пока французов нет…

Часа, пожалуй, два он расставлял стулья, запихивая в шкафы разбросанные одежды, убирал постели, затем вымел сор и, покончив с делами, ощутил голод. Пищи ему оставили много, причем такой, которая на барский стол шла и которую надо было уметь готовить. Поэтому, чтобы не разжигать печь на кухне, Кузьма спустился в подвальчик, где стояли разные вина, взял черную бутылку-одну из немногих уцелевших (граф, собираясь ехать, велел кучеру Ереме перебить весь винный запас – то ли не хотел, чтобы французам досталось, то ли боялся, что Кузьма из подвальчика не вылезет. А дурень Ерема взял железку и переколотил почти все!)

Кузьма пообедал хлебом со свежей стерлядью, запил вином и затосковал. Французы все никак не появлялись, а в доме было так пусто, что звенело в ушах. Поговорить бы с кем-нибудь, что ли… Он открыл окошко на втором этаже и выставился на улицу. Но, сколько ни смотрел, сколько ни выкручивал шею, заглядывая в дальний конец Разгуляя, так никого и не увидел. Потом он сходил в кабинет, перепроверил ружья и пистоли, помахал в воздухе старинной алебардой, с удовольствием отмечая, что раньше все-таки оружие было куда лучше. Уж если такой штукой хряпнуть француза по голове – пополам развалится. Затем, открывая шкафы, с легким испугом посмотрел на корешки книг: должно быть, его сиятельство Алексей Иванович – мудрый человек, коли столько книг в доме держит. И в гости к нему вон какие особы ездят…

Подумав о приезжающих в дом графа, Кузьма тут же вспомнил карамзинского дворецкого Николу. «Поди уж, уехали карамзинские-то, – подумал он. – А ну как Николу оставили дом стеречь? Вот бы сейчас, пока французов нет, сесть с ним за барский стол, раскупорить бутылочку крепкого вина… Может, этих французов сроду и не будет в Москве, может, они после Бородина не могут очухаться, а ихний Наполеон, говорят, насморком страдает…»

Кузьма в третий раз выглянул в окно – пусто в Москве! Хоть кричи, хоть закричись! Сбегать до Карамзиных и обратно, пока Наполеон там сопли на кулак мотает… Кузьма скинул ливрею, натянул немного тесноватый атласный халат его сиятельства, понравившийся ему, когда он прибирался в доме, сунул за пояс два пистолета, прихватил шпагу и через черный ход выбрался на улицу.

Он бежал в развевающемся халате серединой мощеной улицы, прихрамывая и озираясь кругом, в надежде увидеть хоть одну живую душу. Страшно было в Москве от безлюдья, предчувствуя беду, выли собаки, и прожорливое московское воронье кружило над пустынными улицами с резким, гортанным криком. Завернув на Пречистенку, он вдруг увидел трех бородатых мужиков, которые нагружали вещами две телеги. Мужики охапками таскали из барского дома платье, ковры, постели и прочую господскую утварь, валили в телеги, а сами поглядывали на небо, словно ждали грозы. «Ишь, оказывается, не все уехали! – подумал Кузьма. – Вон как торопятся!». Он заспешил к мужикам, размахивая шпагой, но один из них вдруг выхватил откуда-то вилы и заорал:

– Проваливай, барин! Ходи мимо!

– Вы что, мужики? – изумился Кузьма:

– Я ж православный, русский!

– Все одно проваливай!

– Да я не барин! Я-человек графа Алексея Иваныча!

– Не твое берем, проваливай! – мужик выставил вилы. Кузьма, прижимаясь к домам, отбежал от грабителей и захромал дальше. «Вот так да! – думал он. – Кому война, кому мать родна… Неужто ни одного доброго человека во всей Москве не осталось?»

В одном из переулков Кузьма увидел толпу вооруженных людей, бегущих ему навстречу. Думая, что это французы, он заскочил в подъезд и выхватил пистоли, однако люди пробежали мимо, направляясь к Кремлю.

– Эй, православные! Вы куда? – спросил Кузьма, размахивая пистолями.

– Айда с нами, барин! – на бегу крикнул мужик, по виду кучер. – Эдакая крепость стоит, и защитников-то нет! Нынче весь честной народ в Кремль бежит! Айда!

Кузьма сделал несколько шагов за толпой, но остановился, вспомнив о наказе своего господина.

Дом Карамзиных оказался запертым и безмолвным. Кузьма побарабанил в дверь рукояткой пистоли, попробовал заглянуть в окна – пусто, уехали и Николу, видимо, с собой взяли. Кузьма посидел на ступенях крыльца, повздыхал и подался к себе на Разгуляй. Назад он уже не торопился, шел по брусчатке, грустно поглядывая по сторонам.

Ему больше не хотелось оставаться на улице, совершенно пустынной, как ночью. Но в Москве был еще день, светило солнце, теплый сентябрьский ветер качал деревья, и потому безлюдная Москва казалась еще страшнее. Кузьма, стараясь не оглядываться, – а почему-то тянуло оглянуться, – снова побежал прихрамывающей рысцой. В это время до него долетел женский крик, отчаянный и одинокий, словно крик над покойным. Кузьма оглянулся…

Спотыкаясь, его догоняла молодая женщина в черном барском платье и шляпке с вуалью. Она кричала что-то по-французски и одновременно плакала.

– Что вы, барыня, плачете? – спросил Кузьма. – Уехать не успели? Вот беда-то!