Слово

Еще с вечера Марья Белоглазова бродни приготовила, рыбьим жиром их смазала, отмяла и котомку собрала с подорожником.

– Путь-то дальний, – приговаривала. – В людях хорошо быть, когда свое есть… Лесом пойдешь – не разувайся, тут змей полно, а как на дорогу выйдешь – и босиком можно. Только чтоб люди не видели, нехорошо это, босиком-то ходить…

Иван Зародов молча наблюдал за сборами и хмурился. Поговорить им с Анной не удавалось – Марья Егоровна ни на минуту не оставляла их, и Анна замечала, что Иван чем-то очень недоволен. «Так надо, Иван, – мысленно говорила она, убеждая заодно и себя. – С чего-то надо начинать…»

Утром, едва первые петухи оторали над Макарихой, Анну проводили далеко за деревню.

– Уж спроси там про Тимофея, ладом спроси, – наказала Марья Егоровна. – Сделай этот розыск союзный.

– Сделаю, Марья Егоровна, сделаю, – пообещала Анна и, выбрав момент, шепнула Зародову:

– Сиди тихо и не делай глупостей.

– Понял, – сокрушенно вздохнул Иван. – Бурундук – птичка…

– Ну, ступай с Богом, спаси Христос, – сказала Марья и вдруг поклонилась в пояс.

Анна на мгновение растерялась, ощутив желание поклониться тоже, но лишь помахала рукой. Почему-то показалось, что, поклонись она сейчас этой женщине, и выйдет неестественно, наигранно, хоть и желание было. А Зародов не растерялся, поклонился ей вслед да еще и рукой земли достал.

– Ну, и мы пойдем, – проговорила Марья Егоровна. – Долго вослед-то нельзя смотреть, ей глаза потом всю дорогу чудиться станут…

Не за тридевять земель провожали Анну, однако путь был неблизкий. Тридцать километров до Останина: напрямик лесом до дороги, а там, может быть, лесовоз подберет. А от Останина – на катере, если опять же будет попутный, до райцентра Еганово. Пройдет все гладко – в оба конца не меньше четырех суток…

Прямица – выхоженная, выбитая до песка и корней тропа – шла по старой квартальной просеке. Шагать было легко, сменив резиновые сапоги на бродни, Анна ног под собой не чуяла. Великое дело – эти бродни: невесомые, мягки;, и ноги в них не потеют. Пять километров прошла – не заметила. Вот уже и дорога, над ней недвижно повисла пыль: похоже, только что проехал лесовоз, слышно еще, как гремит прицеп на колдобинах. Анна постояла у обочины, поправила лямки у сидора, оглянулась. Почему-то ей показалось, что Зародов с Марьей Егоровной все еще стоят на тропе и смотрят вслед. «Только бы глупостей не наделал», – подумала она о Зародове, но тут же и отмахнулась от этой мысли. В конце концов он – взрослый человек и понимает, что от первой экспедиции зависит вся дальнейшая работа.

Не успела она прошагать и километра, как за спиной послышался грохот и дребезг нагоняющего лесовоза. Пропыленный, с болтающимися крыльями «ЗИЛ» приостановился.

– Садись, барышня! – грубовато сказал шофер, мужчина лет тридцати, в чистой, но мятой рубашке. – Возьму недорого.

Анна сняла котомку и забралась в кабину.

– Во! – довольно сказал шофер и тронул машину. – Ноги-то еще молодые, чего зря бить. Если б на танцах – куда ни шло… Вчера вот так же рулю, глядь – божий одуванчик чапает. Говорю, садись, бабуля! А она: мне, шынок, шкорей надо. И точно, проехал километр-кардан оторвался. Бабуля меня и обогнала!

Он рассмеялся хрипловато, видно, недавно со сна, и, прищурив глаз, осмотрел попутчицу.

– Э! Да ты, часом, не кержачка ли? Анна глянула на шофера и, отвернувшись, подтянула концы платка.

– То-то, гляжу, молчишь и молчишь, – заулыбался шофер. – Местные девки – все говорливые, ну, эти, из наших… Оторви и брось бабенки. А ваш брат вечно – дун-ду-ки. Вырядятся, как эти… и сидят.