Будто он целый день сегодня без отдыха делал какую-то тяжелую, непосильную работу.
Незаметно он уснул.
Проснулся он от сильного толчка в плечо. Он открыл глаза и увидел над собой занесенную ногу в узком коротком сапоге со шпорой.
Он вскочил.
Перед ним с револьвером в руке стоял офицер в японской форме и шесть японских спешившихся кавалеристов. За ними в стороне виднелись лошади, которых держали в поводу еще двое японцев…
Во всем теле Рябов испытывал разбитость и слабость. Казалось, бушевала внутри его буря и измучила, и истерзала его, перетряхнула весь организм.
Сон не подкрепил его ни капли… Что-то смутное, нехорошее, тяжелое осталось после сна.
Казалось, все, что случилось с ним сегодня, случилось именно не на яву, а во сне, и было действительно так тяжело и скверно, что и могло только случиться во сне.
Ему иногда случалось видеть скверный сон и в первые мгновения пробуждения, когда сон еще не совсем прошел, испытывать как раз такое чувство…
Тоскливое, мучительное чувство… будто сон еще продолжается и наяву и переходит в действительность.
Тупо он глядел на японского офицера.
Через секунду он пришел в себя.
Его не спасла ни курма, ни китайская коса. Японец может быть видел, как он разделывался с их товарищами. Стали искать по степи и, на конец, нашли; может быть, тот японец, кого он считал убитым, оказался только раненым.
Его подобрали, а он рассказал про Рябова.
Рябову связали руки.
Он не сопротивлялся. Нашло на него вдруг какое-то равнодушие, какой-то полустолбняк.
Только когда его привели в фанзу, ту самую, где ночевал он сегодня, и заперли там, опять потихоньку все в нем забунтовало и забурлило.
И это для него было тяжелей всего. Внутри снова поднялась буря, будто горячие волны заходили… Будто шквал бился в груди. А грудь уже была разбита и измучена.
Он лег на кан, стараясь ни о чем не думать, закрыл глаза и переплел на лбу и над глазами пальцы…
Но покоя не было. Нельзя было успокоиться, заглушить в себе эту бурю.