Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена

– Отличается, да? Это правда! – закричал оскорбленный шофер. Но де Гранден уже поднялся и, дружески поклонившись, на цыпочках вышел из комнаты.

– Теперь всё объяснилось, – порадовался я, когда мы медленно шли по коридору. Необычность событий этого вечера подействовала мне на нервы, и я предполагал, что несчастья с моим другом могли быть следствием древнего проклятия. Но теперь дело объяснялось естественными причинами. – Если этот человек не был пьян и не находился под воздействием кокаина, тогда я ошибусь. Я лишь удивлен, что он не настаивал на розовом или нежно-голубом цвете вместо обычного. Эти таксисты…

– Этот малый говорил правду, – мягко, словно про себя, перебил меня де Гранден. – Когда он уверял, что не пьет, в его словах была несомненная доля правды. Кроме того…

– Да? И кроме того?.. – спросил я после примерно дюжины шагов в полной тишине.

– Tiens, это странно, но не невозможно, – ответил он. – Это Себек, я узнал его.

– Вы узнали его? Себека? Как же в этом мире… – я запнулся.

– Конечно, друг мой. Себек, которому поклонялся жрец Каку, был воплощением темных сил солнца. Воды Нила были представлены в его правление. Его представляли как божество с головой крокодила, тогда как Анубиса – с головой шакала. Он всегда был злым, очень злым. Представьте, заклятие жреца сработало, он загипнотизировал мадам Беннетт так, что она проспала как мертвая больше тысячи лет. Что же станет более естественным, когда этот самый бог в его традиционном образе помогает своему жрецу? Вспомните формулу проклятия: «Тень моя, и тень Себека, бога моего, падет на нее».

– Чушь! – усмехнулся я.

– Возможно, – признал он, словно это не стоило споров. – Возможно, вы правы, но тогда, снова…

– Прав? Конечно, я прав! Старый жрец, наверное, был в состоянии приостановить жизненные процессы Пелигии своего рода супергипнозом, неизвестным нам, но как он мог пригласить бога, который никогда не существовал? Едва ли вы будете утверждать, что языческие боги древнего Египта фактически существовали, так ведь?

– Есть различие между индивидуальным сознанием и абстрактной силой, злой ли, доброй ли… – начал он, но резко прервался от внезапного звука, порвавшего в клочки могильную тишину больничной ночи.

Это не был вопль замученного языка освободившейся плоти после прекращения анестезирующих средств. Любой хирург, прошедший школу скорой помощи, не может спутать крик пациента, возвращающегося в сознание после анестезии. Это был нечеловеческий долгий крик женщины в смертельном испуге. И он раздавался из палаты Пелигии Беннетт, все еще погруженной в анестезию.

– Mon Dieu, – выдохнул де Гранден, – garde-malade![259]

Схватив меня за руку, он бросился через холл.

Приятная молодая женщина, заботе которой была препоручена Пелигия, когда де Гранден закончил исправлять ее изувеченное тело, сидела в дальнем углу палаты, и ее обычно розовое лицо было меловым под плафоном прикроватной лампы.

– Она вышла из стены! – выдохнула она, когда мы ворвались. – Из стены, говорю вам… и не было никакого тела!

– А, что вы говорите? – рявкнул де Гранден. – Что вышло из стены, мадемуазель? У чего не было тела, пожалуйста?

– Рука… рука, которая протянулась к ее горлу! – Медсестра вжалась в угол, будто ограждая себя от нападения со стороны.

– Рука? Ее горло? Grand Dieu! – де Гранден прыгнул через небольшую комнату как кошка, атакующая беззаботного воробья, и отвернул целомудренно-белую простыню, закутывающую лежащее на спине тело Пелигии.

– Троубридж, Троубридж, друг мой, – скомандовал он голосом, хриплым как у каркающей лягушки, – смотрите!