Недовольство начинающего хориста стало еще большим, когда он понял, что не только явился первым, но станет единственным участником представления. В гулком фойе, заполненном бледным светом, ни души кроме него не было и, казалось, не может быть — как на дне Марианской впадины, до которого никогда не доберутся ни ответственные работники культуры53, ни партактив — разве в самом неблагоприятном исходе, в виде совершенно негодном для вокала.
Глубоко вздохнув, Илья назвал себя идиотом и с сомнением посмотрел на широкий как полати каменный подоконник, прикидывая, не улечься ли на него вздремнуть. Он почти решился и даже снял туфель с одной ноги, когда, вопреки волшебству момента, явился второй участник, шаркая подошвой по вощеному полу.
Руководитель хора — маленький серый человек в битых очках на коротком вздернутом носу, опоздавший на четверть часа, — обреченно посмотрел на Илью как смотрят на палача и тихо с ним поздоровался. Затем вздохнул и вяло подергал дверь — которая (естественно!) оказалась запертой, так что пришлось еще бежать к вахтеру на проходную, который долго перебирал в связках, раздобыв не сразу искомый ключ — огромный как секира образчик черной металлургии.
Когда помещение было вскрыто и «хор» с руководителем вошли внутрь, последний забрался в раковину сцены и принялся меланхолично копаться в своей бесформенной торбе, перебирая какие-то листы, вынимая, осматривая и складывая обратно. Наконец вытащил потрепанную тетрадь нездорового селитрового оттенка, установил ее на концертном «беккере», видавшем лучшие дни, и сам уселся за ним на пуф, рукой приглашая «хор» подойти к роялю.
Часы на стене показали «восемь». За дверями зала раздались первые голоса, но никто не спешил на помощь плененному Эвтерпой54 Илье. Вселенная была к нему безразлична.
В тетради, как он заметил, находились списанные от руки ноты со множеством карандашных пометок. Вынутый из нее мятый лист перекочевал к солисту, который брезгливо принял его двумя пальцами, что не укрылось от коротышки, вздохнувшего с невыразимой печалью — баллов на девять по универсальной шкале уныния. Видно было, что ни солнечное теплое утро, ни зал, весьма приличный, ни музей вообще, тем паче предстоящие вокальные экзерсисы его не радовали нисколько, что вокалист его раздражает, жизнь одаривает лишь бранью и единственным укрытием от всего этого стало болезненное бесцветное смирение, в коем он достиг совершенства.
Илья невольно разделил это настроение и тоскливо взглянул на лист, с которого ему предстояло петь. На нем в столбик теснились слова, выведенные круглым неровным почерком, немало озадачившие солиста:
Говоря честно, Илья ожидал петь в это утро что-нибудь героическое, и даже поощрял себя к этому, — мол, пригодится когда-нибудь, — представляя широкое застолье в кремлевском зале и свой ведущий партию баритон, вдохновенно повествующий о Морфлоте… «Матаня» Гринева обескуражила.
Однако, пропев положенные куплеты — про самогон, падение из окна и окочурившихся клопов — Илья почувствовал вдруг кураж и потребовал от серого человечка аккомпанемент, выдав залпом, насколько помнил, «Маму Любу»55 и «Владимирский централ»56.
Проигнорировав до бесчувствия «Маму Любу», на шансоне худрук внезапно оживился и под конец расплылся в широчайшей улыбке, блеснув патронташем фиксов. Илья присмотрелся к нему внимательно, обнаружив, что руки коротышки обожжены, а от подбородка по шее вниз тянется грубый, будто от пилы, шрам с частыми следами стежков.
— Влад Мигман, — представился худрук хрипло, выйдя из-за рояля, протянув Илье узкую изуродованную ладонь. Глаза его вовсе не были мутными в этот раз, а грустными и колючими.
— Илья Гринев.
— Нищего протащил как надо57! Молодцом.
Непонятная Илье фраза, судя по тону, служила высокой похвалой творчеству.
— Спасибо и вам. Хористов только не густо. Всегда так?
— Не знаю, я первый раз тут.
ebooksa