Спрятанные во времени

Наконец пол был освобожден от воды, «русалки» ретировались, маэстро решительно подошел к титану, хряпнул муфту ключом… Тут-то, в ходе починки, что-то и отскочило ему в глаз.

Вечером на кухне по всем поводам сразу был накрыт стол, и запахи с него сшибали с ног еще у дверей, ввергая в истерику котов и в уныние холостяков-отщепенцев, питающихся вареными яйцами.

Скандалист Калям терся у косяка, требуя своей доли, оглашая мир нестерпимым криком, в котором отчаянье соседствовало с угрозой. В кота бросали тапком, но он не сдался, пока не получил куриных потрохов, которыми объелся до изумления.

Загодя у соседей были взяты рюмки и табуреты, потому что, помимо своих, к столу ожидались гости. Вся квартира жила предвкушением уютного и сытного праздника, «всесоюзного дня добра», как выразился Николай Быстров — человек изрядного жизнелюбия. Теперь он, щеголяя повязкой на левый глаз, стал как бы еще одним именинником, хотя и был приставлен чистить картофель. Матиаса Юховича от домашней работы освободили — он следил за поставкой водок.

Вообще, руку на сердце, Гриневым с соседями повезло. Представить себе нельзя, как это важно, когда делишь с людьми одну территорию. Любая ссора в таких условиях, кто бы ни был прав, становится очень скоро ноющим гнойником, отравляющим жизнь каждому, когда даже в комнате не отсидеться, потому что, хочешь не хочешь, а ванную принять нужно, и приготовить, и выйти из квартиры сквозь общий ход…

Обладатели коммунального счастья устроились за столом на полчаса до назначенного, чтобы пропустить по одной, а уже потом вместе встречать гостей.

— Ну, Матис! — каждый из Быстровых коверкал имя Ярвинена по-своему. Николай — на французский манер, чему бы немало удивился, если бы кто-то ему сказал. — Поднимаю этот тост за тебя! Все у тебя в жизни есть, все срослось — жена, сын, сам мужик, что надо. Физзарядка кажное утро, работаешь будто вол, дом — полная чаша… — и жене: — Ладно, не перебивай, сам собьюсь… Короче. За тебя, и чтоб все у тебя было хорошо! Ур-ра!!! — заорал он луженой глоткой, опрокидывая рюмку со скоростью, достойной олимпийского чемпиона.

По кругу пошел салат на сковороде — с гренками, редисом и чесноком, жареный на коровьем масле. Упоительная закуска, скажу я вам!

Сверх плана разлили по второй.

Илья, ободренный витавшим за столом настроением, высказался насчет того, что типографское дело — верное, сам Ярвинен — важная часть цивилизации, а его семья олицетворяет прогресс, в том числе его сын, которому непременно нужно поступать в МГУ и стать в будущем программистом.

— Кем стать? — не понял Матиас.

На него зашикали: Илья, как научный работник, имел право на странности и фантазии, лишь бы в бутылку не лез.

В итоге Иту все вместе пожелали стать программистом (что бы оно ни значило), Матиаса Юховича, немало смущенного, целовали со всех сторон, а Морошка Кааповна, цветущая как весенний луг, наплевав на порядок блюд, принесла отбивные с моченой клюквой.

Тут позвонили в дверь. Явились первые гости. Отбивные на этом остались ждать, а суета значительно приросла, потому что гостей пришло сразу пятеро, и весьма решительно настроенных. Пошли в дело бумажные пакеты, цилиндрики сладкого вина, завернутого в газету, и прочие предметы домашнего торжества, дорогие советскому человеку.

В тот вечер, впервые за свое приключение, Илья орал на балконе песни, ощущая полное счастье.

Хоровое пение

К ужасу Ильи, хоровое пение было назначено по понедельникам в семь утра, начиная с конца июня, когда ни то, что петь, но вырвать себя из сна после выходных — героический поступок, достойный саги. Трудно представить, чем, если не садизмом, руководствовались организаторы, но расписание с жирной кляксой Вскотского в верхнем углу красовалось на стене, говоря любому, что культурой тут занимаются вплотную и непрестанно, не жалея живота подчиненных (даром, что музей).

Встав первым, со злорадством погремев в ванной тазами и хлопнув дверью, Илья вышел утром из дома с твердой убежденностью сегодня же выписаться из хора, проклиная робость первого дня, когда согласился в него вступить. Предложи ему сейчас, он бы показал дулю.

Скажем, что он уже неплохо освоился в новой жизни. Смятение, возвращавшееся порой, когда он вдруг просыпался и не мог понять, где находится, уступило место каждодневным заботам и интересам. В то утро, раздраженный сверх всякой меры, он вообще не вспомнил про свое злоключение, всю дорогу придумывая жалобу в профсоюз, которая должна была начинаться: «Руководство музея саботирует завоевания революции». Пролетарская ненависть к угнетателям всех мастей распирала его как паровозный котел. Первые из них — Вскотский и Рюх — каждый на свой манер должны были пасть жертвой сияющего меча правосудия: Вскотского обезглавить, Рюх отправить на Соловки.

Встретив за воротами только дворника — тот еще не мел, а стоял, лениво оперевшись о черенок, — Илья поднялся во второй этаж, к актовому залу музея, и сел у входа на стуле — ждать компаньонов по вокальной мистерии, куда его ввергла гражданка Рюх и его собственное головотяпство.