Дальше разговор превратился в чреду математических терминов, наиболее понятные из которых были «сингулярность» и «голоморфная функция», да еще звучала «константа», которую беспощадно делили на какую-то «лямбду в кубе» — разве не казнили публично.
Бровицкий, не питавший интереса к подобным темам, обмотался шарфом и решительно вышел вон. Убедился, что соседа нет дома, взвинтил себя еще больше, и решил прогуляться до зоосада, политехникума, а может, и до Караваевых дач, где старик в ушастой шапке продавал жареные на паровозном масле лепешки. Из чего они были леплены — лучше вообще не знать, и стоили при этом целое состояние, но жирные и горячие надолго теснили голод. Он искренне надеялся, что в них есть хоть какой-то процент муки.
— Лямбды-калямбды… Лучше бы с актрисами жить в соседстве. Хотя на актрис у меня денег нет.
Занятый подобными рассуждениями, он миновал лестницу и вышел через лишенный дверей подъезд, направившись быстрым шагом.
Не то, чтоб Бровицкий не любил точные науки. Может статься, это они его не любили? Цифры казались ему бездушными, а буквы, составленные не в нормальные человеческие слова, а в какие-то формулы-Франкенштейны, вызывали зубную боль. Он любил
Солнце развоевалось, ветер разогнал тучи, и облезлые тротуары, с которых будто слизали снег, чернели грязью. Худые ботинки скоро напитались водой.
— Так я слягу на хрен вслед за гением Жужей, — сказал сам себе Бровицкий и вместо долгого променада уселся на солнцепеке на фундаменте кованой ограды, отделявшей двор какого-то дома от всего мира.
За ней на скамье сидел человек с головою настолько белой, что она казалась в глазури. Ограда изгибалась так, что Бровицкий невольно видел его и, поначалу лишь задев взглядом, позже стал присматриваться. Дело в том, что сидящий держался прямо как палка и вовсе не шевелился. Можно было подумать, что он замерз насмерть, но не при такой же погоде!
Это заинтриговало Бровицкого, так что он решил провести маневр, достойный героев Конан Дойла — обойти дом вокруг и, как ни в чем не бывало, зайти во двор с другой стороны, чтобы установить правду о незнакомце — то бишь, жив он в конце концов или надобно звать жандарма. Последнего, впрочем, пришлось бы еще искать, но, с другой стороны, теплилась надежда, что не понадобится.
«Шпион» небрежно поправил шарф, зевнул и, покинув резиденцию под дубком, направился к углу дома, обогнул его, сквозь арку вошел во двор — и опешил, как бывает только в кошмарном сне: объект наблюдений, словно отраженный в огромном зеркале, снова сидел к нему лицом в той же позе и на той же скамейке.
Отринув веру в рациональное, корни которого не так глубоки, как воображают, Бровицкий опрометью выбежал со двора, не чуя под собой ног.
Вскоре анекдот, лишенный сцены бегства и дополненный фантастическими деталями, стал достоянием общей комнаты.
Быстровский глаз
Большая часть жильцов собралась на кухне. На табурете у окна, где светлее, сидел Николай Быстров, тер глаз волосатой лапой и сопел как пробитое колесо. Дети лезли смотреть, что случилось с отцом и велико ли ранение. Не увидев потоков крови, Валька разочарованно удалился, уводя за собой сестренку, чтобы вместе охотится на Каляма лыжными палками.
— Надо чесноком на спирту обеззаразить, — влез Ярвинен, но Быстрова отвергла его идею:
— Каким чесноком, Матвей? Окстись, это ж глаз! Уже хлебнул, что ли, на правах именинника?
Быстрова называла его Матвеем и ничто бы не заставило ее называть его по-другому.
— Вату приложить и в тепло, — не сдавался финн, уверенный в своей правде, потрясая бутылкой мутно-желтой эссенции, которую желал применить. — Сам так лечусь.
— Заметно, — съязвила мадам Быстрова, туша окурок о блюдце, и тут же, достав из пачки, подпалила другую папиросу, обдав кухню дымом как пасечник улей. — Завари-ка, милая, чаю, промоем глаз, — обратилась она к Вареньке, которой покровительствовала на правах старшей.
— Любую заразу убивает… — не сдавался Ярвинен, но соседка наградила его таким взглядом, что финн умолк.
ebooksa