Выяснилось, что в подавляющем большинстве это были древние старцы, неизлечимые наркоманы, терьякеши, готовые за кусочек снадобья продать душу черту.
Но было и другое, то, что вызывало возмущение и ненависть алиабадцев: мерзавцы, сидящие на скамье подсудимых, растлевали мальчишек, хулиганистых юнцов, любителей острых ощущений.
Сначала те получали терьяк бесплатно, пробовали из лихости, не подозревая, чем это кончается.
Потом… потом, когда приходило привыкание, из них можно было веревки вить. Юнцов этих было немного, но они были. Всех, кого обнаружили, направили на принудительное лечение.
— Благодарите Скворцова, — сказал их перепуганным родителям старый судья, — считайте, что вашим недорослям крепко повезло — отделались легким испугом.
Аннаниязов вел себя на суде нагло. Когда Никита выступал с показаниями, он поднял над головой скрюченные пальцы правой руки и громко сказал:
— Помни!
Аннаниязова осудили на двенадцать лет заключения в колонии строгого режима. Разные сроки получили и его сообщники.
Когда Никита, выходил из зала суда, к нему подбежал мальчишка лет двенадцати, сунул в руки лист бумаги и убежал. Никита развернул записку. Корявыми буквами было нацарапано:
«Будишь плакить кровавыми слезами».
Никита аккуратно сложил листок и спрятал в карман.
Тане он ничего не сказал. Через два с половиной месяца должен был появиться новый человек на земле — Прохор, Прошка, сын. Или дочь.
И Никита не хотел волновать Таню. Да и не принял он на этот раз угрозу всерьез. И потом всю жизнь не мог простить себе этого.
В Харькове в самолет села группа иностранных туристов, вернее, туристок. Толпа сухощавых, радостно возбужденных дам весело взяла «ИЛ» на абордаж, растеклась по проходу. У Никиты было такое впечатление, что все они, если не близнецы, то очень близкие родственницы — одинаковые угловатые фигуры, одинаковые волосы платинового цвета, экстравагантность в одежде. И даже эта экстравагантность, собственно, и предназначенная для того, чтобы выделяться из массы, делала их одинаковыми.
Дамы без возраста. Ставший привычным во всех аэропортах мира, примелькавшийся стереотип «путешествующей американки», глядящей на мир сквозь рамку видоискателя фото- или киноаппарата. Пожалуй, только личные врачи, полицейские да таможенники имели возможность узнавать их истинный возраст.
Никита равнодушно наблюдал за суетой усаживания бодрых путешественниц, машинально отметил, что стюардесса неплохо говорит по-английски.
Она перехватила Никитин взгляд, смущенно улыбнулась — в это время одна из экспансивных авиастарушек что-то такое прикрепляла ей на грудь, какой-то круглый значок, величиной с небольшое блюдце.
Никита отвернулся.
Снова выплеснулся в памяти весенний Алиабад — пропитанный, перенасыщенный солнцем и запахами свежей, новорожденной листвы. Город, который видел сейчас Никита, был более реален, чем настоящий, и в этом была какая-то странность, тревожная и раздражающая.
В который уже раз Никита перебирал тот день по минутам, шаг за шагом, слово за словом.