Боже мой, мы болтали всю эту чушь, а разговор был последним…
— Я побежала, — Таня чмокнула меня в щеку. — Это недолго.
Я следил из окна кафе, как она вошла в подъезд консультации, видел, как туда прошмыгнул какой-то парень. Подумал: ему-то туда зачем?
Видел, как он выскочил оттуда и быстро пошел по улице. Ошибся парень дверью…
И вдруг что-то толкнуло в сердце, и я бросился, вбежал и увидел…»
Никита протяжно застонал и вытянулся в кресле. Глаза у него были закрыты, лицо в крупных горошинах пота.
Соседка-американка испуганно закудахтала:
— What’s happened?[8] — Потом отчаянно замахала руками, подзывая стюардессу: — Doctor! Send for a doctor, please![9]
Стюардесса метнулась к Никите.
— I am quit well[10], — процедил Никита сквозь зубы и, обращаясь к стюардессе: — Не беспокойтесь, пожалуйста. Дурной сон приснился, страшный.
Стюардесса и американка с любопытством уставились на Никиту.
— Do yon speak English?[11] — обрадовалась американка.
Никита посмотрел в ее круглые глаза доброжелательной птицы с роскошными наклеенными ресницами, на лицо неестественной ровной розовости… Но шея, бедная шея — как она выдает женщин…
«Бедняжка, сколько же тебе стоит сил и средств оставаться столь моложавой! Ну, о чем я с тобой буду говорить? — подумал Никита. — О чем я сейчас могу говорить!»
— No![12] — сказал он.
Опрокидывая стулья, Никита ринулся из кафе, вбежал в парадное и увидел…
Она лежала на площадке лестницы между первым и вторым этажами.
Лежала в любимой своей позе — свернувшись клубочком.
Яркий свет падал из окна, высвечивал розовую нежную щеку и четкой лепки маленькое овальное ухо.
Никита не видел лестницы, не видел подоконника, не видел площадки…