Будто что-то мог изменить… Колесо не поворачивается вспять, часы тикают, стрелка бежит слева направо…
Дрожали на тротуарах нежные тени акаций — сквозные, замысловатые, как кружева. На Тане было свободное, скрадывающее изменившуюся фигуру, светлое платье, походка ее стала осторожной и плавной, будто она несла на голове наполненный до краев хрустальный сосуд. И была она такой молодой, свежей и тонколицей, что встречные издали начинали улыбаться ей, а потом долю еще оборачивались и глядели вслед.
Таню смущали эти взгляды. Она коротко взглядывала на Никиту, прихваченные первым весенним загаром щеки чуточку краснели.
— Что это они? — спросила Таня.
— Потому что — м-м-м! — Никита поцеловал сложенные щепотью пальцы. — Пэрсик!
— Сам ты фрукт. Ты тоже так бесцеремонно оглядываешь женщин?
— Еще хуже! Они непосредственные дети Востока, я же продукт Запада, на мои первобытные инстинкты наведен глянец цивилизации. А что может быть хуже инстинктов, покрытых глянцем!
— Трепло! Пэрсики, фрукты, продукты — целый овощной магазин, — Таня расхохоталась. — Есть хочу. Умираю хочу есть. Шашлык хочу и много-много зелени.
— Хоп! — Никита по-восточному хлопнул над головой ладонями. — Кутить так кутить!
«Мы зашли в кафе напротив женской консультации. Таня ела с таким аппетитом…
— Подозрительно! — сказал я. — Не лопаешь ли ты за троих?
— Эх, вот бы! — Таня засмеялась. — Вот бы здорово!
— Тебе не страшно? — тихо спросил я.
— Чего? — удивилась Таня.
— Боли.
Таня перестала улыбаться, отложила вилку.
— Страшно, — сказала она. — Одно утешение, что всех людей на земле родили их матери.
— Кроме Адама и Евы, — глуповато сказал я.
— Адам! Это был мужчина! Вот попробуй сотвори что-нибудь толковое из своего ребра!
— Только шашлык по-карски, если ты каннибалка.