И вдруг Ваня заплакал совсем по-детски.
Он присел на корточки, спрятал лицо в ладони и весь сотрясался от плача, всхлипывал, бормотал что-то, в чем-то клялся.
А Никита не мог плакать, у него будто обуглилось все внутри.
Он положил Ивану руку на плечо, сжал его. Иван вскочил. Мокрое его лицо выражало такую ненависть, что Никита вздрогнул.
— Но ее-то, ее-то за что, сволочи?!
Объяснять логику бандита? Да и есть ли она?
— Чтоб больнее было. Мне, тебе, всем нам…
Самолет вдруг резко тряхнуло. Взвизгнула соседка. За иллюминатором было черным-черно. Полнейшая непроглядь. И только вдали взрывались голубые сполохи. Самолет задрожал.
Прошла по проходу стюардесса с гигиеническими пакетами в руках. Лицо ее было белым до синевы, как снег под луной. И улыбка на этом лице выглядела противоестественно.
Никита остановил ее.
— Гроза? — спросил он.
— Да, — негромко ответила она и быстро добавила: — Обойти не удалось, вернуться нельзя — горючего не хватит. Будем пробиваться.
— Ну что ж, остается только молиться, — усмехнулся Никита, — вот моя соседка уже начала.
Действительно, американка вынула из-за корсажа золотой крестик на цепочке, целовала его и что-то быстро шептала. Никита разобрал только:
— Езус Крайст, Езус Крайст (Иисус Христос, Иисус Христос)…
А потом началось! Огромную махину самолета швыряло с крыла на крыло легко, словно стрекозу. Он ухал в воздушные ямы, клевал носом, оседал на хвост. Такого Никита еще не испытывал.
Соседка вцепилась в его руку цепкой своей, хищной лапой с длинными лакированными ногтями и, обезумевшая от ужаса, царапала ее, рвала до крови.
Никита понимал, что катастрофа может произойти в любую минуту.
«Страшно мне? Пожалуй, да. Но и страх какой-то равнодушный. Телу страшно. А мне нет. Знаешь, Таня, если бы я верил в загробную жизнь, я был бы, пожалуй, счастлив сейчас…»
— Это конец! Это конец! Не хочу! — кричала соседка.