Вместо текучки комиссар преимущественно и занимался тем, что беседовал с людьми — систематически, изо дня в день. И к себе в отряд вызывал, когда нужно было, но больше сам по заставам ездил.
Он словно поставил своей задачей подружиться с каждым красноармейцем, во всяком случае он никогда не жалел времени на долгую беседу с одним только человеком.
Он умел хорошо слушать, бывал внимателен к собеседнику и уж того, что промеж них двоих сказано было, не забывал никогда. Каким образом ему это удавалось, не знаю, записывал, надо думать. А ведь как оскорбительно, когда играющий в демократию начальник буквально через неделю, а то и через день вновь задает подчиненному тот же вопрос о его личной жизни…
С приходом комиссара резко повысились требования и к уровню наших политических знаний. Раньше, бывало, перескажешь с грехом пополам газетную статью — и ладно. Теперь не то: комиссар считал, что любая ленинская статья — не философская работа, а именно статья, — доступна каждому грамотному человеку. Особенно требователен был комиссар к среднему и младшему комсоставу. Какая-то новая эра началась в отряде, все писали конспекты, из желающих получить в библиотеке томик Ленина образовалась очередь.
Один старшина-сверхсрочник попытался этой самой очередью оправдать свою плохую подготовку. Дело было при мне, и я видел, как взглянул на него комиссар.
— Вы же член партии, товарищ старшина, и не первый год. Пора бы и свои книги иметь, Ленина — тем более.
После этого случая никто подобных «оправданий» уже не придумывал.
Результаты сказались очень быстро. Сейчас, через много лет, я бы сформулировал это так: мы многое стали делать как-то осмысленнее, что ли, ответственнее, а значит, и больше личной инициативы проявляли, больше душевных сил в свою нелегкую службу вкладывали.
Свои беседы с комиссаром я помню, словно вчера это было. Вопросы и ответы помню, конечно, далеко не все, зато тональность этих наших бесед нередко и сейчас служит мне камертоном при моих беседах с солдатами.
Благодаря рекомендации комиссара мне, младшему командиру, доверили руководство маневренной группой, длительное время решавшей самостоятельную задачу; там мне пришлось самому, по его указаниям, сделанным перед отъездом, вести всю политико-воспитательную работу с бойцами, и в частности по материалам XVIII съезда ВКП(б). Так я впервые совместил в себе командира и политработника.
Именно комиссар рекомендовал меня потом в партию, и не меня одного.
Именно он учил нас в первые месяцы войны настоящей выдержке. Мы же, как один, на фронт рвались, и не желали ничего слушать, и не желали понимать, как это важно, чтобы наш участок границы был надежным тылом армии, боровшейся со страшным врагом не на жизнь, а на смерть.
Всерьез мы это поняли, пожалуй, только в августе сорок первого, когда часть нашего отряда вступила в Иран для ликвидации фашистских очагов, возникших на сопредельной иранской территории.
Мало кто теперь об этой операции помнит, разве что ее непосредственные участники. А дело было в том, что Иран в предвоенные годы все больше и больше попадал под сильное немецкое влияние и к Каспийскому морю была построена по иранской территории даже специальная железная дорога, вдоль которой организовывались склады оружия, боеприпасов, словом, все, как полагается.
И как только фашистская Германия напала на нашу страну, в Иране резко активизировалась гитлеровская агентура. Захваченные нами разного рода лазутчики и диверсанты давали достаточно яркие показания о том, что там происходит.
Картина складывалась довольно тревожная. Советское правительство предъявило тогдашнему шаху ультиматум — кончайте, дескать, ваше величество, эти недружелюбные, мягко говоря, акции, а в противном случае пеняйте на себя. Ответа от шаха не последовало.
Вот и пришлось нам сесть на коней и пересечь на короткое время иранскую границу. А что делать прикажете? На фронте положение достаточно тревожное, и тут шалят, да еще как!
Меня назначили командовать одним из разъездов, и на моем участке, как назло, подлежавший ликвидации очаг оказался расположенным значительно дальше, чем мы предполагали, — более сорока километров от границы. Нам удалось, однако, своевременно и полностью справиться с заданием.
Ну и нагляделись же мы тогда, между прочим, на заграничное житье… Никогда на моей памяти наша деревня — даже в те самые голодные дни, когда я из дому уходил, — не жила так нище, так беспросветно, как эти несчастные иранские крестьяне. Грязные, оборванные, больные трахомой, они буквально потрясли меня, да и всех красноармейцев, тяжестью и безысходностью своего существования. Были там и баи, конечно, те жили за крепкими заборами, со сторожами, богато, так ведь то баи…
Вернувшись домой, я получил благодарность начальника операции и повышение по службе. Меня назначили старшиной соседней заставы. И вот тут-то я умудрился совершить свой первый и единственный серьезный проступок. На сегодняшний день — единственный: служба-то еще не кончилась…
ebooksa