Граница. Выпуск 3

Незадолго перед тем был получен приказ, строжайше запрещавший выходить в район границы в одиночку, и я, старый служака, прекрасно это знал. Главное, запрещали-то правильно: раньше, когда в наряд ходили по одному, имели место очень печальные случаи — убивали пограничников, уволакивали за кордон.

Ну, а я считал себя настолько опытным в пограничных делах человеком, что однажды, ранним утром отправился в район границы один. Желая хоть немного улучшить весьма скромное в годы войны наше довольствие, я решил поохотиться на джейранов.

Охота оказалась удачной, я пристрелил парочку; одного примаскировал, другого взвалил на плечи — тащу изо всех сил на заставу. И тут вдруг замечаю: четверо на ишаках пересекают границу, спешиваются, один при ишаках остается, остальные — в глубь территории топают потихоньку.

Что делать?

Ясно что. Бросил я джейрана, пополз к границе, рассчитывая отрезать гостям путь к отступлению. Хорошо так ползу, аккуратно, самому нравится. И все-таки, когда я уже совсем близко был, тот, с ишаками, меня заметил, завопил каким-то диким голосом и назад к границе кинулся. Пришлось стрелять. Тут и остальные назад пустились, да поздно спохватились, я уже хорошую позицию занял. Сперва сам, в одиночку, их к границе не подпускал, потом наши тревожную группу на выстрелы прислали. Дежурный-то знал, конечно, что я в эти места бродить пошел.

Привезли нас всех, и с джейранами, на заставу. Начальник за голову схватился: как наверх докладывать? Вроде все хорошо, четверых нарушителей задержали, а вроде полное противоречие приказу — это с моей стороны. Доложил, однако, коменданту, а тот буквально накануне был на заставе и меня за порядок в моих старшинских делах хвалил.

Ругнулся комендант, долго кричал что-то в трубку, потом все же объявил мне благодарность.

Зато от «крестного» — от комиссара отряда — досталось мне, голубчику, по первое число. На ближайшем партийном собрании он выступил с резкой критикой моего поведения, хотя, повторяю, всегда прекрасно ко мне относился. А может, он выступил так резко именно поэтому?

Ну, критика критикой, а без взыскания фактически обошлось.

Война же становилась все ожесточеннее, все суровее; от нас стали забирать бойцов на фронт. В одну из групп, готовившуюся к отправке как раз в дни битвы за Сталинград, попал наконец и я. Месяц учился на пулеметных курсах, потом наступил день отъезда, начальство попрощалось с нами, мы погрузились в машины, но отправку задержали. А потом последовала команда: мне и еще старшине Алексееву — сойти с машины с вещами. Мы сошли, конечно, а все уехали.

Почесали мы в затылках и отправились к комиссару за разъяснениями — почему именно нам двоим снова отказали, снова не дали возможности поехать на фронт, родину защищать. Комиссар от разговора не уклонился, был, однако, сух и немногословен. Упомянул вначале о том, что сам он тоже подал несколько рапортов, а его пока не отпускают; затем разъяснил: получено большое пополнение, и руководство решило доверить именно нам, наряду с офицерами, воспитывать этих не обученных еще ни военному делу, ни тем более особенностям пограничной службы новобранцев.

«Резервы ковать» — так выразился комиссар. В заключение он, строго взглянув на меня, выразил надежду, что беседа на тему об отправке на фронт у нас с ним последняя.

Обучить это пополнение оказалось действительно делом довольно сложным. Были чисто языковые трудности: в моем взводе были собраны, например, люди тринадцати национальностей. Кроме того, всякие их местные привычки, обычаи и даже суеверия преодолевать приходилось. Грамотность еще была низкая.

Ну, коротко говоря, обучил я их всему, чему следовало, хотя повозиться пришлось немало. А как же! Служба есть служба. Мы ведь каждому солдату доверять должны, полностью доверять. И быть уверены в том, что каждый солдат отчетливо понимает задачу заставы и свою задачу. Выезжал с ними на разного рода операции. Гляжу, стали справляться помаленьку.

Потом ребяток моих распределили по заставам, а меня так на фронт и не отпускают. Перевели в другой отряд, в маневренную группу. Огляделся я — что же дальше? Шесть лет уже служу, все в нижних чинах, а война идет… С другой стороны, совершенно ясно, что все мои прежние жизненные планы — рисование там и прочее — фактически не более чем утопия.

Призадумался.

Тут как раз предложение поступило: ехать в офицерское училище, а потом оставаться на границе. На всю жизнь. Подумал я, подумал, да и согласился.

И все терзался: раньше надо было, раньше надо было… А вот теперь я понимаю, что прохождение мною всех ступеней солдатской службы имело немалый смысл для моей дальнейшей деятельности, в том числе и для политработы. Может быть, мои товарищи, не тянувшие так упорно служебной лямки, закончившие в разное время училища, институты и академии, получили свои преимущества, может быть, они мыслят в чем-то более широко и современно, но зато они намного менее основательно ощущают весь комплекс пограничной службы, от самого низшего ее звена, от пограничника, находящегося в дозоре.

Вот, к примеру, я не курю, а в молодости, до армии, дымил за милую душу. И большинство тех, кто «прошел все ступени», не курит. Почему? Очень просто: будучи рядовыми, мы ежесуточно проводили по восемь часов в дозоре. А в дозоре курить не положено. Мы не курили. Так и отвыкли постепенно.

Большинство наших «академиков» курит вовсю. Мелочь? Разумеется. Совершенная мелочь. Но как раз из мелочей, из крупинок и замешивается тот состав, который, застыв, всю стену цементирует. Это на границе тоже не последнее дело.