И поехал я в училище экзамены сдавать. Если совсем честно, была еще одна вполне конкретная причина того, что я согласился поступать в училище: очень уж хотелось из этих проклятых песков вырваться. Я особенно не распространялся, но сами подумайте: шесть лет промотаться без малейшего передыху по этой адской природе, да еще когда ты с детства к совершенно другому ландшафту привык.
Прибыл в училище, сдал экзамены честь по чести, жду решения. А там порядок такой был: зачитывали список принятых, а остальных в ближайшие дни обратно в части направляли. Вот читают список, я внимательно слушаю — среди принятых моей фамилии нету. Огорчился, конечно, но виду не подаю. Не судьба, думаю, мне учиться, ну и ладно.
Вернулся в карантин, жду, когда на отправку вызовут. День проходит, другой, постепенно всех вызывают — меня нет. А тоска гложет — сил нет, схожу, поем, и на нары. Наконец, на третий день последние уехали, я один остался. Лежу, невеселую думу думаю. Тут забегает в карантин какой-то лейтенант, грузин, видит меня и спрашивает, чего это я тут валяюсь и кто я вообще такой. И только я успеваю встать и по всей форме ему представиться, как он обрушивается на меня со всей страстью своего южного темперамента.
Оказалось, все училище ищет меня уже двое суток, а в списке принятых мою фамилию просто-напросто писарь перепутал. Я этих писарей всегда недолюбливал, а уж рассеянных… Лейтенанту же я был тем более нужен, что он тем самым взводом командовал, куда меня зачислили, да еще командиром отделения, а это в училище честь, и не малая.
Так начал я свою учебу, и продолжалась она без особых событий. В самом конце войны училище переехало под Ленинград, и мы своими глазами видели, как кровоточили раны города-героя. Этих ран я тоже до конца своих дней не забуду. Помимо занятий мы еще конвоировали военнопленных немцев, которые здание нашего училища восстанавливали, а также разные другие сооружения и постройки.
Потом мы снова переехали, и кончал я училище среди красивой горной природы. А в сорок шестом принял заставу. Служить было не очень-то просто: солдаты, почти все такие же старослужащие, как и я сам, естественно, рвались домой, а заменить их мы сумели далеко не сразу…
Только я на заставе дела наладил, только оглядеться успел, выбрали меня секретарем парторганизации отряда, а потом и навсегда передвинули на политработу. Замполитом комендатуры был, начальником клуба в отряде почти десять лет оттрубил — не заметил, как и пролетели. Вот где рисование мое детское пригодилось! Все учиться отпрашивался, а оно никак не получалось, мне каждый раз терпеливо разъясняли, что нужно прикрыть трудный участок… Конечно, мы учтем вашу просьбу, вот еще годик… Да, да, было такое заявление — еще немного придется обождать… Участок я прикрывал, раз нужно, а учиться уезжали другие.
Год за годом, год за годом.
Бывает…
Потом назначили инструктором политотдела. Дело живое, все время фактически на заставах, с молодежью. Срок-то службы солдатской теперь сократили, а требования остались прежними, так что нагрузочка наша, соответственно, увеличилась. Но и за этот короткий срок успеваем кое-что, лучших в партию рекомендуем, в училище посылаем, — чтобы тоже командирами сделались, и разделили непростую судьбу нашу, и сменили нас, когда час придет, на постах наших.
Вот и меня сменять вроде пора: виски совсем седые.
А я с севера, архангельские мы. Звать Серегой, теперь давно уже Сергеем Васильевичем кличут.
Мы — люди лесные. Батя на каких только должностях в лесу не работал — и лесником, и объездчиком, и лесничим. Мамка колхозницей была. Ребятишек в семье множество возникало, но и померло порядочно, еще в раннем детстве; в итоге трое нас осталось — два брата да, сестра.
С малых лет мы любили с батей в лесу пропадать. Я все там досконально знал — и зверюшек повадки, и нравы лесные всякие, ну и дело лесное тоже изучил. Батя нас помаленьку натаскивал. Надо сказать, что его уроки, дополненные в школе нашей замечательной ботаничкой Татьяной Степановной, очень пригодились мне впоследствии, когда пограничником стал.
Но и с мамкой на сенокосе бывал постоянно. Машин тогда почти не было, все вручную, работенки хватало. Не могу сказать, чтобы я особенно любил полевые работы, но уж на лошадях гонял — с полным удовольствием.
Маленько подрос, стал в семилетке учиться. Привольно мы жили до начала войны. Батю по мобилизации не взяли — бронь была, потом он ушел на фронт, и уже оттуда не вернулся.
А я стал в том же леспромхозе, что и он, работать: батя перед уходом всех нас туда перевез — низко кланяемся ему за это, иначе нашей семье, со мной, мальчишкой, за старшего, голодновато пришлось бы в те тяжелые для страны годы. А в леспромхозе паек на детей давали. Мать воспитательницей в детский садик работать пошла, а я курсы мастеров закончил — и сразу же в лес.
Пятнадцать годков мне было.
Долгие, холодные были те зимы, жили мы, затянув пояса, но были хорошие друзья, и сейчас связь со многими не потеряна. Встретимся — то время вспоминаем с радостью. Работали честно, ни с чем не считаясь, родине помочь старались, как могли, и дело свое любили — лес то есть.
А осенью сорок четвертого призвали и нас. Помню хорошо, седьмого ноября, на всенародный праздник, мы как раз в пути находились: пехом двести километров до Архангельска. Лед еще в тот год не стал, дороги не было.
ebooksa