За линией фронта

22
18
20
22
24
26
28
30

Невольно вспоминается Москва, какой я видел ее этой весной… Рассвет. Спокойная, молчаливая Красная площадь. Замерли часовые у Мавзолея. Как в тумане, купола Василия Блаженного. Зубцы на кремлевской стене. И высоко-высоко красные звезды на башнях…

Над нами идет новая группа фашистских бомбардировщиков — и новая мерцающая дорожка тянется по небу на северо-восток, к Москве.

Наша цепочка без приказа прибавляет шаг.

Подходим к станции.

— Метров двадцать, и кустам конец, — шепчет Сень.

Через заснеженное поле выдвигаемся вперед, к одинокому сожженному дому. Отсюда смутно виден небольшой станционный барак и в стороне бочки с бензином. Пути и перрон безлюдны — ни постов, ни патрулей.

Пора начинать. Бородавко молча лежит шагах в трех от меня.

— Лаврентьич! — тихо окликаю его.

Бородавко вплотную подползает ко мне.

— Комиссар, ты разрабатывал операцию, — шепчет он. — Командуй.

Раздумывать некогда. Отправляю Реву, Сеня и четырех бойцов к бочкам с бензином. Ваня Федоров и Язьков ползут к бараку со связками гранат. Мы сами лежим у железнодорожной линии метрах в пятидесяти от барака.

Первым должен начать Рева — разлить бензин, поджечь его, и только после этого Федоров и Язьков швырнут гранаты в караульное помещение.

Наши гранатометчики ползут. Луна, как нарочно, вышла из-за туч — их отчетливо видно на снегу. Наконец, они попадают в полосу тени от барака, и теперь можно видеть еле движущиеся темные пятна.

Неожиданно приоткрывается дверь. Из нее высовывается чья-то голова. Фашист загораживает свет, но все же сейчас ясно виден Ваня, неподвижно лежащий у двери.

Что делать? Мы даже не сможем прикрыть наших огнем — непременно заденем их.

— Лаврентьич! К Реве. Поторопись!

Бородавко не успевает отползти и двух шагов, как яркое пламя взмывает ввысь.

Федоров с Язьковым поднимаются и швыряют гранаты. Взрыв. Гранатометчики отскакивают в сторону.

— Огонь!

Огня нет. Оружие отказало: замерзла смазка на морозе.