Но, как только я разобрался с этим, во мне проснулось острое чувство голода. Желудок как будто бы пронзили острые иглы, его резко закололо. От неожиданной боли я согнулся и встал на колени, прислонившись лбом к ножкам деревянного стола.
Гасконец, схватив за шиворот, попытался поставить меня на ноги, но ветхий воротник моей истерзанной рубашки так и остался у него в руках, а я снова грохнулся на пол и, кажется, потерял сознание. В чувство меня привёл восхитительный запах рисовой каши, сваренной на молоке…, нет, это были всего лишь кулинарные выверты моего воображения.
Сварена каша была на простой воде, но это была каша, а не кусок чёрствой давнишней лепёшки, которой час назад исполнилось две недели от роду, покрытой толстым слоем, нет, не шоколада, а чёрной плесени. Получив от капитана в руки ложку, я стал быстро работать ею, уплетая вожделенную кашу за обе, давно впавшие, щёки.
— Маша любит кашу, — вспомнив мультфильм про «Машу и медведя», вслух проговорил я, — и Серёжа тоже!
Гасконец ничего не понял, потому, как я это говорил с набитым ртом и, к тому же, по-русски. Русский я не забыл! Как его можно забыть! Особенно некоторые его знаковые слова. От французских пиратов я, правда, тоже поднабрался всяких матерных слов, но тут и захочешь не слышать, а всё равно тебя плохому научат.
Насытившись, я захотел спать. Но не тут-то было.
Меня уже взяли за грудь, скомкав для этого узлом то, что осталось от моей рубашки, но узел не выдержал такого над собою надругательства и затрещал по всем швам, даже сказать, не затрещал, а просто рванул, куда глаза глядят, в смысле, куда глядели нитки, из которых состояла ткань. И я выпал из его жёстких рук.
— Putain, de bordel, de merde! Да что же это такое! Даже схватить тебя не получается. И Гасконец снова буквально выбежал из каюты.
— Эй, кто-нибудь, принесите этому… говнюку штаны и рубаху, да выберите по размеру, и кусок ткани на голову.
Проорав приказ, он снова вернулся в каюту.
— Ну, ты доволен?! А теперь к делу, щенок. Надеюсь, я не сильно оскорбил тебя, гачупин. И не смей мне скалиться в ответ, иначе я опять привяжу тебя к мачте до тех пор, пока мы не увидим землю.
Сочтя, что это справедливо, я взял в руки астролябию и вышел с ней на палубу в сопровождении Гасконца. Подойдя к борту, я уставился взглядом на спокойное море с мелкой волной, плескавшейся чуть ли не ласково в борт корабля, и попытался разобраться со своими ощущениями.
Ощущения были приятными, как будто я обладал неким сокровищем, о существовании которого знал только один я и больше никто, и в то же время, только от меня зависело, как им распорядиться. И оно, это сокровище, давало мне в руки не просто ощущение материального достатка, но и уверенность в своих силах. А это дорогого стоит, уж поверьте мне на слово.
Мой взгляд блуждал по ровной морской глади; по спинам морских обитателей; по треугольным акульим плавникам, обладатели которых сопровождали наш корабль в надежде поживиться пленниками или мёртвыми телами; по линии горизонта, которая стремилась всё дальше от меня, убегая вдаль.
Я впитывал всеми фибрами своей души окружающее пространство, стремясь понять его и ощутить, где мы находимся. Волшебная астролябия еле ощутимо завибрировала в моей руке, будя смутные воспоминания. Внезапно, словно какая-то пелена опустилась на мои глаза, и я внутренним взором начал смотреть необычную картину, разворачивающуюся в моём сознании.
Я находился в большой комнате, украшенной различными морскими диковинками, стоящими по углам и висящими на стенах.
По своим внутренним ощущениям я чувствовал, что там я был намного младше и ниже ростом.
В комнату вошли двое: высокий худой мужчина, с длинными чёрными усами и щегольской чёрной бородой клинышком, поблескивающей густой проседью, и молодая женщина, маленького роста, очень пухлая, с кучерявыми, густыми и чёрными, как смоль, волосами.
Она стояла перед мужчиной и, заламывая в испуге руки, причитала.
— Хосе, не уезжай, опять ты уходишь в море и бросаешь меня одну.