Долго ли коротко, я провел на стойбище пять дней, и четыре из них валил снег. На шестой я отправился дальше. Лыжни видно не было, но мне ничего не стоило прощупать ее лапами. Через пару часов размеренного хода по болотам, я снова вышел на реку и был немало смущен тем фактом, что их лыжня уходила по ней обратно. Гадая, в чем дело, я посеменил вперед. Там, где в Тихую впадал проворный незамерзающий ручей, их лыжня ушла с реки и полезла наверх. Видать, ребятам стало скучно, и они решили разнообразить отдых. Что ж, во мне теперь тоже кипела энергия, и я буквально взлетел вверх по склону.
Узкий и извилистый, то покрытый тоннами снега, то наоборот, обнажающий прозрачные искристые воды, ручей бежал по непролазной тайге, и карабкаться то по нему, то по лесу, человекам было непросто. Их лыжня петляла змеей, они шли медленно, продираясь сквозь лес и стланик. Периодически лыжня раздваивалась, потом два лыжных следа снова сливались в один. Возле одного из таких раздвоений я увидел основательно припорошенную снегом кучку продуктов – из нее торчал фантик, собственно, поэтому я ее и заметил. Неужели им было так тяжело, что они стали выкидывать съестное?
Крутой поросший лесом склон выходил на лысое плато, и под перегибом я заметил еще одну кучку. Покопал ее, принюхался. От кучки шел сильный запах съестного, и трудно было определить, в чьем рюкзаке или санках она ехала перед тем, как выпала. Но я унюхал, что дерево рядом было помечено Капцом. Помечено основательно. Выходило, что продукты выкинул Капец. Он не мог их потерять, в туалет отходят без вещей.
Наверху продолжало пуржить, но уже не сильно. Откровенно говоря, мне не хотелось покидать зону леса, там голодно и ветрено, да и я становлюсь заметнее. Но что-то гнало меня, гнало вперед, и я решил пройти немного. Вскоре сквозь вихрящийся тюль снега я увидел впереди кулуар и выходящий из него лавинный вынос. Лыжня шла прямо туда.
В пять минут я домчал до кулуара. В ужасе и ступоре бродя по лавинному выносу, я услышал кашель и тут же начал копать. Мне было плевать на них всех – на задавленного собственной тенью графа, на его хохмача-дружка, на пацанчика, похожего на местного, но не местного, на шкоду Капца, даже на боевую рыжую. Но та девочка… Мне надо было знать, где она.
Вскоре мне в ноздри ударил запах мужского пота. Под снегом явно была не Лика. Но мне стало жаль бросить Виталика, он был хороший парень, и жить ему оставались минуты, если бы не я. Я откопал его лицо и побежал слушать снег дальше. Я слушал и слушал. Но снег молчал. Когда я понял, что все потеряно, я взлетел наверх и увидел выходящую из-под снега свежую лыжню. Они шли в обратную сторону. Их накрыло не на подъеме, а на спуске! В отчаянии я побежал по лыжне. Мне хотелось найти хотя бы что-то. И тут меня осенило. Среди тех, кто попал в лавину, не могло быть Лики! Я очистил старые отпечатки палок и по ним понял, что группа разделилась, и обратно вернулась не целиком. Где-то там, дальше по лыжне, была Лика. Она не стала возвращаться. Я знал отпечатки ее палок, и свежих отпечатков тут не было.
Я немного успокоился, вернулся к Виталику и помог ему откопаться. Бедняга, от страха он начисто лишился рассудка. Кулуар как будто пережевал и выплюнул снег огромными замерзшими комьями. Каждый ком был что камень. Мне пришлось основательно поработать когтями, и почти через час Виталик был на свободе. «Аривидерчи», – сказал я ему и поспешил наверх по слизанному лавиной склону. Погода улучшалась. Небо расчистилось, и солнце уже розовело, клонясь к закату, заливало бесстыжим розовым светом вершины небольшого скального цирка. С перевала я разглядел их палатку. Она стояла на противоположном конце, перед подъемом на следующий перевал.
Граф стоял возле палатки и смотрел на открывшийся перевал, когда из тубуса вылезла Лика.
– Представляешь, – сказала она, – мне приснилось много полосатых кошек.
– Мне тоже! – удивился Граф, – что ж, видать, полосатые кошки к удаче!
Приобняв Лику, Граф долго изучал перевал, словно пытаясь зафиксировать в голове каждый зуб его пилы. Лика тоже. Потом тихо сказала:
– Что заставляет тебя идти вперед? Упрямство?… Виталик говорит, что упрямство.
– Упрямство тоже, – улыбаясь и морщась, почесал в затылке Граф, но вдруг отпрянул от Лички и посмотрел на нее внезапно серьезно. Настолько серьезно, насколько мог. Она испугалась. – И еще убеждение в том, что завершать дела надо достойно. Ты же знаешь, это мой последний поход. Скоро у меня родится четвертый ребенок. Я обещал жене.
Лика молчала и смотрела на него испуганно. Потом опустила глаза.
– А ты, почему ты осталась? – Граф старался говорить мягко.
– Я люблю тебя, – не поднимая глаз, глухо сказала Лика и все-таки посмотрела на Графа, – я тебе доверяю.
– Доверяешь, потому что любишь? Или любишь, потому что доверяешь?
– Не все ли равно? – сплюнула Лика.