Запах снега

22
18
20
22
24
26
28
30

– Надь, – Лика посмотрела в глаза Надюхе, – ты мне не веришь?

– Вот уж не знаю, – ответила та. – Ты сумасбродка. Это раз. Тебе плевать на людей. Это два.

– Прости. Это Граф меня выбил из колеи. Я не выдержала.

– Я тебя понимаю. Но сейчас не время выяснять отношения.

Лика вздохнула.

– Мне плохо, Надь. Я жить не хочу.

–А я хочу! – громко ответила Надежда, – Гришка сиротой останется, а мне тебя бегать по лавиноопасным склонам искать?!

– Прости, – Лика утирала слезы, – прости.

– Знаешь, – смягчилась Надежда, – в тебе что-то есть. Какая-то чуйка звериная. – Она подняла глаза и улыбнулась. – И если ты этой чуйкой свою судьбу чуешь – то иди до конца. Ты влечешь его, но он боится тебя, как огня. Вернее, не тебя, а самого себя боится. И еще вот что пойми. На человека всегда все разом наваливается – и последний поход, и последняя любовь, и единственная смерть. И все мы здесь повязаны. Пойми это, перестань быть ребенком.

– Что мне делать?

– Графа слушать. Выполнять.

– Ты сожгла последние дрова. Почему?

– Граф велел.

– Ты не думаешь, что это зря?

– Я не думаю, – сурово ответила Надежда и полезла в спальник. Лика последовала за ней.

…Едва высунув голову в тубус, Бессонов увидел, как, прижатый к земле облаками, догорает закат. Палатка осела сантиметров на тридцать, грани провисли. Граф заменил в оттяжках свои лыжи на Личкины, встегнул крепления и пошел по Личкиной лыжне. Стремительно холодало. Ветра почти не было. С неба падали редкие, правильной формы снежинки.

Граф шел и смотрел на перевал. Постепенно набиравший крутизну склон упирался в скальную пилу, будто очерченную мягким черным грифелем на фоне кисельно-красного неба. «Эх, щас бы махнуть наверх, найти проход, покуда все так хорошо видно! Да нельзя. Хоть и подморозило, склон еще дышит. Куда идти? Куда, и главное – когда? Мы в ловушке. В огромной снежной ловушке… Я должен принять решение. Я должен принять правильное решение».

Он шел и шел, и вдруг… За спиной будто выросли крылья. Может, и не самое правильное, но решение пришло само собой. Тяжесть навалившихся событий, драмы, непогоды сама откатилась назад. Он с удовольствием потянулся, расправил плечи, постоял немного, дыша синевой, и пошел в лагерь. Всю дорогу обратно он представлял себе обнаженную Лику на красных простынях. Он ни разу не видел ее голой, но, словно слепой, знал каждый кусочек, каждый изгиб ее тела.

В палатке стояла темнота и тишина, когда из тубуса ее осветил фонарик Графа.

– Девчат! – крикнул он веселым голосом подвыпившего физрука.