– Надь, – Лика посмотрела в глаза Надюхе, – ты мне не веришь?
– Вот уж не знаю, – ответила та. – Ты сумасбродка. Это раз. Тебе плевать на людей. Это два.
– Прости. Это Граф меня выбил из колеи. Я не выдержала.
– Я тебя понимаю. Но сейчас не время выяснять отношения.
Лика вздохнула.
– Мне плохо, Надь. Я жить не хочу.
–А я хочу! – громко ответила Надежда, – Гришка сиротой останется, а мне тебя бегать по лавиноопасным склонам искать?!
– Прости, – Лика утирала слезы, – прости.
– Знаешь, – смягчилась Надежда, – в тебе что-то есть. Какая-то чуйка звериная. – Она подняла глаза и улыбнулась. – И если ты этой чуйкой свою судьбу чуешь – то иди до конца. Ты влечешь его, но он боится тебя, как огня. Вернее, не тебя, а самого себя боится. И еще вот что пойми. На человека всегда все разом наваливается – и последний поход, и последняя любовь, и единственная смерть. И все мы здесь повязаны. Пойми это, перестань быть ребенком.
– Что мне делать?
– Графа слушать. Выполнять.
– Ты сожгла последние дрова. Почему?
– Граф велел.
– Ты не думаешь, что это зря?
– Я не думаю, – сурово ответила Надежда и полезла в спальник. Лика последовала за ней.
…Едва высунув голову в тубус, Бессонов увидел, как, прижатый к земле облаками, догорает закат. Палатка осела сантиметров на тридцать, грани провисли. Граф заменил в оттяжках свои лыжи на Личкины, встегнул крепления и пошел по Личкиной лыжне. Стремительно холодало. Ветра почти не было. С неба падали редкие, правильной формы снежинки.
Граф шел и смотрел на перевал. Постепенно набиравший крутизну склон упирался в скальную пилу, будто очерченную мягким черным грифелем на фоне кисельно-красного неба. «Эх, щас бы махнуть наверх, найти проход, покуда все так хорошо видно! Да нельзя. Хоть и подморозило, склон еще дышит. Куда идти? Куда, и главное – когда? Мы в ловушке. В огромной снежной ловушке… Я должен принять решение. Я должен принять правильное решение».
Он шел и шел, и вдруг… За спиной будто выросли крылья. Может, и не самое правильное, но решение пришло само собой. Тяжесть навалившихся событий, драмы, непогоды сама откатилась назад. Он с удовольствием потянулся, расправил плечи, постоял немного, дыша синевой, и пошел в лагерь. Всю дорогу обратно он представлял себе обнаженную Лику на красных простынях. Он ни разу не видел ее голой, но, словно слепой, знал каждый кусочек, каждый изгиб ее тела.
В палатке стояла темнота и тишина, когда из тубуса ее осветил фонарик Графа.
– Девчат! – крикнул он веселым голосом подвыпившего физрука.