Польские новеллисты,

— Слишком-то строго не надо, — шепотом сказал учитель, наклонившись к ней, — Немножко поругайте, а главное — проследите… — Он улыбнулся.

Она тоже попыталась улыбнуться, но лицо ее по-прежнему оставалось серьезным, сосредоточенным.

— Этакая маленькая искорка, — продолжал он с улыбкой, — подвижная, как ртуть… В кого это она, в маму или в папу?

Она торопливо закивала. Он стоял, склонившись к ней, худой, в мятом костюме, висевшем на нем, как на вешалке. Ей вдруг стало нестерпимо стыдно за это свое дурацкое кивание. Ведь он ее о чем-то спросил, а она даже слова из себя выдавить не может. Сама не своя — молчит, дрожит от волнения. Женщина закрыла глаза. Он так близко стоит, так доверительно посмеивается, и в его глубоко посаженных глазах тоже затаенная усмешка. Он понимает, не может не понимать, почему она так взволнована. И как жалко, как непривлекательно должна она выглядеть в этой убогой одежде, в пальто, накинутом прямо на халат, с этими мокрыми, растрепанными волосами — и вдобавок так глупо на него уставилась. Бежать, скорей бежать отсюда. Женщина откашлялась, ей казалось, что и голос ее ушел куда-то внутрь, и голос тоже пришлось извлекать откуда-то из самых глубин.

— Спасибо, — пробормотала она, — я уж за ней прослежу.

Она хотела уйти, но учитель протянул ей руку.

— Очень рад был с вами познакомиться. — Он задержал на мгновение ее руку в своей теплой, немного влажной ладони.

Она быстро вышла. Закрывая за собой дверь, еще успела заметить, что он смотрит ей вслед. Погруженная в свои мысли, она шла по коридору. Пронзительно зазвенел звонок, бежавшие в класс дети толкали ее, она ни на что не обращала внимания, взгляд ее был прикован к желтым блестящим дощечкам паркета.

У выхода из вестибюля женщина подняла голову, посмотрела на себя в зеркало, и ей стало до слез обидно, что там, в классе, она так плохо, так серо выглядела. Не в силах двинуться с места от унижения, она долго смотрела в зеркало. Потом резко захлопнула за собой дверь. Снова линялый осенний день — и эта буря, которая разразилась в ней так внезапно, так загадочно. Образ учителя стоял у нее перед глазами в мельчайших подробностях, заслоняя собой все остальное. Заскрежетали тормоза. Визг шин по асфальту. И бешеный крик шофера:

— Зазевалась, дура старая!

Неловкой, испуганной трусцой она перебежала мостовую. «Старая» — это слово исполнило меру ее унижения. И — ненависть к самой себе, яростная, жаркая, как молитва. «Как ты можешь ходить в таком виде, так себя запускать, тебе тридцать пять лет, а на что ты похожа, страшилище, развалина, нисколько за собой не следишь, у, ведьма…» — ругала она себя, безжалостно выискивала все новые недостатки своей одежды, прически, лица, судорожно, беззвучно шевеля губами.

Она сжала кулаки, впилась ногтями в ладони, но даже боли причинить себе не могла, ногти обломались, иступились от стирки, от мытья полов, от всей этой домашней работы.

— Тупые когти, — повторила она несколько раз подряд.

С этого дня она стала придирчиво проверять, как дочка готовит уроки, строго отчитывала за каждую небрежность, заставляла переписывать по нескольку раз, муж однажды даже просил ее быть помягче. А она, сидя над тетрадками дочери, все время, неотступно видела учителя, его улыбающееся лицо, слышала его голос. И хотя она по-прежнему строчила на машине, переделывала тесные костюмы, шила плиссированные юбки, варила обед, по утрам готовила Юзеку бутерброды на работу — но все это делалось теперь машинально, как во сне, как бы без ее участия. Однажды утром, когда все домашние уже ушли, она взглянула на свои руки с некрасивыми ногтями, постояла, рассматривая их, и вдруг отправилась делать маникюр. Вечером, подавая Юзеку обед, она немного волновалась, ей казалось, что свежий лак на ногтях слишком ярок, слишком бросается в глаза, и, когда усталый взгляд мужа остановился на ее руках, она замерла, словно пойманная на месте преступления, но Юзек ничего не заметил, он с жадностью съел обед, взял газету, растянулся на диване и сразу уснул. Теперь она ежедневно подолгу просиживала перед зеркалом, возилась с волосами, расчесывала их щеткой, чтоб блестели, старательно укладывала, убеждаясь, что они у нее красивые, густые и пушистые; новая прическа была ей к лицу. И о цвете лица она заботилась, мазалась разными кремами, которые омолаживают кожу и уничтожают морщины; косметическая маска с желатиновым экстрактом, прочла она в журнале для женщин, придает коже бархатистую гладкость, в журнале была подробная статья об этой маске, и она теперь делала себе такие маски, а когда раздавался звонок или стук в дверь, быстро забегала в ванную и стирала там крем; запыхавшись, робея, с жирным, лоснящимся лицом открывала дверь домашним, тщательно пряча от них все признаки и улики, которые выдавали произошедшую в ней перемену. Порой она, случалось, вполголоса напевала любовную песенку, гвоздь сезона времен ее девичества, или, в такт мелодии по радио, проделывала несколько танцевальных движений, случалось также, сидя за машиной, она вдруг замирала с мечтательной улыбкой на губах, затем, очнувшись, с удвоенной энергией принималась за работу, стрекотала машина, ее нога быстро и ловко нажимала на педаль. Идя за покупками, она безотчетно направлялась к школе, проходила вдоль забора, заглядывала в окна первого этажа, порой до нее долетал шум голосов или школьный звонок; она быстро, не оглядываясь, уходила прочь, чуть ли не убегала — а через день, через два приходила снова: спортплощадка, дети играют в салочки, кто-то упал, смех, свисток, в дверях спортзала появляется высокий мужчина, она притаилась за каштаном, но нет, это не он… Именно тогда она начала курить — сначала просто так, смотрелась в зеркало и машинально взяла сигарету из пачки, оставленной Юзеком, поперхнулась, из глаз потекли слезы, но вскоре научилась затягиваться без всяких неприятных ощущений; от мужа она скрывала, что курит. Но однажды вечером, когда Юзек лежал на диване с газетой, она, проверив домашние задания дочери, спросила с нарочито безразличным видом; ну, как там ваш классный руководитель, теперь он тобой доволен? Дочка торопливо ответила, что да, доволен. И тогда ей нестерпимо захотелось увидеть его снова; это круглощекое лицо, этого ежа колючего, как она про себя называла его голову, услышать его голос, насмотреться досыта. Желание было таким сильным и мучительным, что она взяла сигарету и закурила, жадно и сосредоточенно затягивалась, положив на стол стиснутые руки. Зашуршала газета, муж поднял голову и посмотрел на нее с некоторым удивлением. Заметив его взгляд, она смешно и нелепо замахала руками, отгоняя от себя дым. Но Юзек ничего не сказал и снова углубился в газету. Она была так благодарна мужу за это молчание, что в эту минуту даже почувствовала нежность к нему.

Желание увидеть учителя уже не покидало ее, и вот в субботу утром она начала собираться: надела кремовую блузку, купленную у соседки, которая получает посылки из Америки, узкую модную юбку, ловко обхватывающую тело, затем долго, тщательно подрисовывала веки, красила губы, пудрилась перед зеркалом, укладывала волосы, отходила от зеркала и снова подходила — так слишком вызывающе, казалось ей, а так слишком строго, серьезно, а так слишком… Наконец она решила, что так можно оставить. И пошла в школу. Боясь признаться самой себе, что ее гонит туда желание повидать учителя, она твердила: мне просто надо узнать, как там моя Ядзя, непременно надо узнать… Шла быстро, решительно. И только на лестнице, перед дверью, ее охватило замешательство, страх, но она взяла себя в руки, открыла дверь и увидела свое отражение в большом школьном зеркале. Снова тревога, снова страх — слишком нарядно, слишком пестро оделась, должно быть, выгляжу смешно и глупо. И с этим чувством, не в силах его побороть, она все-таки шла дальше. Двое мальчишек в школьных куртках с белыми воротничками с разгону скользят по гладкому паркету. За ними бежит уборщица со щеткой:

— Марш на урок, шпана!

Мальчишки убегают, показывая уборщице язык.

Дверь с табличкой: 2-й «В».

Дальше все было как во сне. Она подошла к столу. Учитель поклонился ей, улыбнулся. Она избегала его взгляда, лишь украдкой посматривала на него, урывками, жадно схватывала каждую черточку его лица, улыбку, тень улыбки, движение губ, пальцы, потирающие щеку, мельчайший жест… Она не видела детей, сидевших за партами, не видела дочери, не слышала гудения голосов, не помнит даже, спросила ли, как учится Ядзя.

— Ну, теперь гораздо лучше. — Учитель придвинул ей стул. — И старается и ведет себя хорошо, совсем исправилась, вообще славная девчушка.