Польские новеллисты,

— Куда же ты поедешь?

— Назад.

— А если тебя убьют?!

Он опять ощутил неожиданное желание сказать что-нибудь сентиментальное и сердито захлопнул чемодан.

— Все! Все кончено!

Когда приезжий возвращался на вокзал по дороге среди полей и бедных вилл, он шел тем же самым размеренным шагом, как и по приезде сюда. И только на полпутп догнала его худенькая девичья фигурка в неуклюжем пальтишке. Человек, который наблюдал бы за этой парой, увидел бы что-то похожее на старомодный танец. Каждые десять-двадцать метров мужчина и женщина останавливались, потом мужчина шел вперед, а женщина долго стояла, потом она опять бежала за мужчиной. И поскольку это повторялось в каком-то своеобразном ритме, человек, наблюдающий за ними издали — наверняка опытный и мудрый, — иронически пожал бы плечами. Так было и так будет до конца света.

В станционном здании конец света отменили. Приезжий наклонился над окошечком кассы, закованным в тяжелый металл, нетерпеливо выкрикнул название большого города. Несколько минут он безуспешно пытался обратить на себя внимание кассира, который прятался в глубине, где хрипело радио. Просунув голову между железными палками, приезжий разобрал первые отчетливо произнесенные слова, потом и фразы. Диктор говорил зычным голом так же спокойно, как и всегда:

— После ужасного кризиса, победу в котором окончательно одержал здравый смысл, волна невиданного оптимизма затопила мир. Еще никогда мы не были так близки к уничтожению, как вчера; никогда, как сегодня, мы не были так далеки от войны!

Неторопливо подошел поезд, похожий на зверя, от которого на морозе валит пар. Приезжий захлопнул дверь и прижал болезненное, немного напоминающее неподвижную маску паяца лицо к оттаявшему пятнышку на замерзшем стекле. Безо всякого выражения наблюдал он, как убегал за окном убогий перрон, по которому, что-то крича, бежала девушка. Девушка эта бежала так, словно и вправду что-то произошло.

ИРЕНА ДОВГЕЛЕВИЧ

Комиссия

Пани Казьмеркова поехала в Варшаву к сестре, которая была для нее тоже самое, что генерал на свадьбе. Потому что там у них и Варшава, и муж инженер, и шуба у сестры нейлоновая. Мать свою, пани Туркайло из-под Лиды или Свенцян, восьмидесятипятилетнюю женщину с водянкой, пани Казьмеркова оставила на попечение соседок, значит, и на мое.

Пани Туркайло лежит на уникальной кровати, подножие которой (наверное, это называется так, если противоположная спинка называется «изголовье», а может, «приножье») окрашено в рыжий цвет, с цветным пейзажиком в медальоне: небо как синька, такая же вода и гондольер в красном болеро. Это мне всегда напоминало одну из переводных картинок моего детства. На ней был буроватый домик с ярко-красной остроконечной крышей, сложенной из черепицы, а над домиком — синее-пресинее небо. Я помню эту картинку до сих пор и помню то сладкое чувство посасывания под ложечкой, которое тогда было у меня признаком всех более или менее сильных эстетических переживаний.

Панн Туркайло уже год как тяжело больна. Вода в ее животе, которую выводят диуретином и экстрактом наперстянки, через некоторое время опять там появляется. Тогда ее живот становится похож на желе, заключенное в тонкую оболочку кожи. Он переливается и дрожит при каждом движении. Панн Туркайло лежит и смотрит темными глазницами немного на нас, а немного и в вечность.

Я не знаю, каков психофизический механизм ее реакций, но страха у нее я не вижу. Волю к жизни — да, но, пожалуй, и своего рода удовлетворение, что вот она наконец умирает. Визиты частенько призываемого ксендза только поддерживают это настроение — вот она опять стала центром событий, происходящих для нее и из-за нее, после стольких лет жизни на втором плане. Старушка очень следит за соблюдением традиционного ритуала: две свечки, белая скатерть, тарелочка со святой водой. «Какой красивый ксендз», — замечает она с удовлетворением и возобновляет непрекращающуюся борьбу за запрещенные кушанья. «Мне бы только немножко капустки со шкварками или хоть бы два горячих блинчика со сметаной». И наконец, страсть последних лет ее жизни: маленький участочек, полный всевозможных выхоленных и выпестованных травок, которые она полола, окучивала, чуть ли не гладила и стряхивала пыль с каждого листика и каждого стебелька, хотя давление у нее было выше двухсот и ноги отекали; кроме того, у нее есть еще четыре курицы, проживающие в каменном курятнике, зимой этих кур она просила принести к себе в кровать к тихой ярости панн Казьмерковой, которая ходила за ними по пятам с тряпкой и совком. Известно, курица не кот, в ящичек ходить не станет. Пани Казьмеркова жаловалась мне, объясняя свое согласие на требование матери боязнью духов умерших. Самый лучший на земле человек может быть очень неприятным в роли духа. Все сказки ее детства, выслушанные с боязнью и восторгом, — о белом барашке около кладбища, который вдруг пропал, словно сквозь землю провалился, о заржавленном или кровавом ноже, который вывалился из трубы в дом, где, как говорили, постоянно общались с духами, о привидениях, садящихся на грудь, — все эти россказни возвращались к ней теперь суеверным страхом, более сильные, наверное, чем даже привязанность к матери. Итак, старая пани Туркайло, стоя у порога вечности, смотрела на нас с нескрываемым пренебрежением, не примиренная со смертью, но довольная тем положением, в которое она ее поставила.

— Ты мне оладьи сделай, — требовала она решительно.

— Может, блинчики, бабушка?

— Ну ладно, только пожирнее. Без жира у меня сил нету.

Ее кровать была прислонена изголовьем к стене, на которой едва мерцало скупым светом единственное окошко, и лицо старой женщины, изрезанное острыми тенями, выглядело как маска плохого актера, раздражающего своей напыщенностью.

Деревянной ложкой я смешала в глиняной чашке муку с молоком и яйцом («ты только хорошенько перемешай, а то комки останутся»), смазала горячую сковороду кожицей от свиного сала и вылила тесто, которое, шипя, растеклось и сразу же затвердело по краям. Старуха не спускала с меня глаз. Она вынула изо рта искусственную челюсть и положила ее на ночной столик. Мокрые топкие губы ее жадно подались вперед, обнажая свою голубоватую, покрытую темными жилками внутренность. У меня было такое чувство, что она сейчас встанет и даст мне по шее, чтобы я побыстрее двигалась.