— Я знаю об этом постановлении, но в данном случае, видите ли, есть особые обстоятельства, — вмешалась я. — Дом стоит в стороне, живут здесь только две семьи, вокруг прочный забор… Каким же образом эти куры могут угрожать санитарному состоянию?.. — Я чувствовала, что краснею под взглядом нетерпеливо глядящих на меня синих глаз.
— Вы что, не понимаете, что это постановление? Коллективное, — произнес он с наслаждением. — А мы — комиссия. И никаких исключений делать не можем. Постановление их не предусматривает.
— Но в данном случае вы должны принимать во внимание смысл постановления. Ведь речь идет о здоровье граждан, не правда ли? А здесь ему совершенно ничто не угрожает, совсем наоборот, эти четыре курицы — единственная радость старой женщины…
— Каждый так говорит. Каждому, кто держит животных, они, очевидно, зачем-нибудь да нужны. Мы уже в других местах ликвидировали не какую-то там пару глупых куриц, а и лошадей, и коров, и по десять свиней при столовых, — сказал он с удовлетворением, — а вы разговор заводите из-за каких-то кур.
Я поняла, что говорю в пространство. Столкновение принципа и рассудка — история далеко не новая. Я со смутной надеждой посмотрела на сидящих. Женщина полулежала на столе, наматывая на палец свои проволочные волосы, а ее замшелый сотоварищ согласно кивал головой попеременно то мне, то черному.
Пани Туркайло села в кровати.
— Что же я, в гигиене, что ли, не понимаю? Вы разве не видите, что у вас здесь, как в деревне — с одной стороны сад, с другой свободная делянка, с третьей наш садочек, а вон с той — стена в два метра. Кто их видит, кур этих, а?
— Экскременты, — сказал молчавший до тех пор «мишка».
Пани Туркайло посмотрела на него с удивлением. Я снова обратилась к черному:
— Правила пишутся для людей. Если вы за постановлениями не видите людей, виноваты в таком случае только вы.
— Исключений нет. — Плоским парусом ладони он прорезал воздух.
Для пани Туркайло эти куры очень важны, они доставляют ей радость, а вы, очевидно, видите, что у нее не много поводов для веселья, — снова попробовала возразить я, — Посмотрите на человека как на существо со всеми присущими ему чувствами, а не как на манекен.
— Если я сделаю исключение для нее, то и каждый захочет, чтобы для него оно тоже было сделано. Я уже сказал, что исключений вообще нет.
— Абсурдно заранее утверждать, что исключений не будет, — я чувствовала, что начинаю смелеть, — только люди с клиническими признаками заболевания бешенством гибнут без исключений. Но уже, например, при холере исключения бывают.
Чернявый красавец подозрительно оглядел меня. Он немного побледнел. «Его бешенство белого цвета», — подумала я.
— Вы против народной власти, — пустил он в ход тяжелую артиллерию.
— Я не против, народной власти, — я казалась себе легкой и непобедимой, — я против вас. Такие, как вы, хуже врагов, потому что причиняют больше зла. У каждого человека есть чувство справедливости и правоты. Не следует этих чувств оскорблять, потому что это вызывает огромную горечь и протест — чувство обиды. Люди сами мирятся с неприятностями и неудобствами, если видят их необходимость, — я чувствовала, как расту и набухаю.
Я бросила взгляд на стол. Женщина оперла голову на согнутых под прямым углом ладонях и, казалось, дремала; замшелый смотрел на меня с упреком и перестал кивать головой.
Прилив отваги у несмелых людей обычно превосходит их намерения. Можно сказать, что их заливает с головой. У меня было такое впечатление, что цепной пес, которого я внезапно почувствовала в себе, сейчас подожмет хвост и спрячется в будку. Чернявый не поднимал голоса, но уверенность, с которой он говорил, была так велика, что просто оскорбляла.
Я подумала, что этот человек никогда не сомневался. И еще я подумала, что до него не дошло ничего из того, что я сказала.
ebooksa