– Оставьте один конец в этом мире, – предупредила она. – Иначе вам никогда не выбраться из Милу. Подойдите сюда.
Мы подошли ближе, и я смущенно отодвинулась, почувствовав тепло ноги мистера Клеменса. Однако мы забыли о своей наготе и отшатнулись, когда женщина открыла бутыль. Зловоние, исходившее от нее, было невыносимым.
– Нет, – сказала женщина. – Запах кукуи помешает духам учуять вас. Они не любят плохих запахов.
– Думаю, сегодня они нанюхаются их на всю жизнь, – сказал мистер Клеменс, скривившись от отвращения, когда женщина принялась лить зловонную жидкость ему на руки.
– Разотрите по всему телу, – велела она.
– Воняет хуже скунса, – брякнул корреспондент, но подчинился.
Настала моя очередь. Женщина пролила на меня масло торжественно, словно совершала какой-то обряд. Может, так оно и было – в языческом смысле.
– Разотри, – повторила она, и я принялась втирать масло в плечи, груди, живот.
Ощущение было бы довольно приятным, если бы не непереносимый запах.
Отступив на шаг, женщина полюбовалась нами.
– Очень хорошо. Вы пахнете, как мертвые хаоле.
– А что, – осведомился мистер Клеменс, – мертвые хаоле пахнут хуже, чем мертвые гавайцы?
Женщина не ответила. Она ни разу не улыбнулась, словно этого не позволяло ее высокое положение.
– Берегитесь кабана, – сказала она неожиданно.
– Прошу прощения? – переспросил мистер Клеменс.
– Пауна-эва и Нанауэ спят, хотя сон у них чуткий. Ку вряд ли учует ваш запах из-за масла кукуи. Но если вы встретите Камапуа, он надругается над тобой, вахте, и съест твою хихио.
– Съест мою хихио? – Я задумалась над возможным значением этого гавайского слова, но ни одно из них не показалось мне привлекательным.
– Твою блуждающую душу, – последовал ответ. – Душа становится хихио, когда покидает кино… тело. Если Пауна-эва убил вашего друга-кахуну, там будет его лапу.
– Лапу?
– Его дух.