– Да не завалит нас, – неуверенно сказал Дмитриев, – не должно завалить. А в комаровской палатке мы скорее околеем от холода, чем провалимся в трещину.
– Может, раскопаем лаз пошире и сугроб у входа сроем? Легче будет выбираться в случае полундры, – предложил я.
Мы долго спорили, обсуждая возникшую ситуацию, я невольно вспомнил историю с примусами – а может, и не взорвутся… Хорошо, что Комаров настоял и уговорил меня не дожидаться, пока они рванут. В итоге мы избрали известную формулу легкомыслия – авось пронесёт – и остались на старом месте. Но вход всё же расширили и сугроб перед палаткой срыли напрочь.
Всё тревожнее становится обстановка на нашей льдине. То в одном, то в другом конце лагеря раздаётся грозный треск, и льдину встряхивают резкие толчки. Только к утру природа дала нам передышку. Ветер стих, разогнав тучи, на небе загорелись звёзды. Радостным событием стало появление узкой розовато-фиолетовой полоски. Ур-ра! Ур-ра! Заря! К полудню она расширилась, превратившись в светлую дорожку на восточной стороне неба. Стало настолько светло, что можно было без особых усилий прочесть журнальный текст. Явным поводом к улучшению моего настроения было появление в кают-компании Гурия. Он с бодрым видом заявил, что готов заступить на дежурство. Гурий в сопровождении Вани Петрова совершил «генеральный» обход окрестностей лагеря и записал в вахтенный журнал: «Всё ледяное поле, на котором базировалась станция, разломано, и трещины прошли по всевозможным направлениям. Местами лёд разломан на мелкие куски, где образовалась целая сетка трещин. Жилые палатки оказались расположенными в вершине узкого клина, зажатого между двумя ледяными массивами. На север от него протянулись широкие трещины, заполненные чёрной водой. Разводья шириной до 50 метров. Тишину то и дело нарушает треск ломающегося льда. На дежурство теперь выходим только вдвоём и всегда носим с собой ракетницу, чтобы подать сигнал в случае опасности. Всё самое ценное – журналы наблюдений, протоколы исследований, рабочие дневники тщательно упакованы в чемоданы и сложены на нарты на открытом месте. Их будем спасать в случае опасности в первую очередь. Несмотря на опасную обстановку, научные наблюдения не прерываются. Повреждения, вызванные последним торошением, постепенно устраняются. Широкая трещина, разделившая лагерь на две неравные части, продолжает «дышать», с хрустом ломая образующийся молодой лёд. Ну и февраль. Прошла всего неделя, а неприятностей выше крыши. Хорошо, что в этом месяце всего двадцать восемь дней».
Поскольку подвижки временно прекратились, мы занялись наведением в лагере порядка: перенесли палатку Миляева в безопасное место, обнесли стенкой новый астрономический павильон, навели через трещины, которые уже затянуло молодым льдом, мостки из широких досок. Подняли и надёжно закрепили радиомачты. Только ветряк так и остался лежать на снегу: второй такой толстой балки-станины в лагере не нашлось.
Жизнь постепенно входила в свою привычную колею.
Последние несколько дней Ропак проявлял странное беспокойство. Он бегал по лагерю, что-то вынюхивал, засовывал свой нос между ящиками и мешками. Причину столь странного поведения нашего любимца открыл Курко. Разбирая ящики из-под старых аккумуляторов, он наткнулся на тушку песца.
– И откуда он только взялся, – сказал Щетинин, разглядывая неожиданный трофей. – Наверное, его под ящики Ропак загнал, там он и подох. А может, его и сам Ропак придушил, видишь, пятна крови на шкурке.
Это был единственный песец, ставший нашей добычей. Правда, осенью строчки из следов на снегу видели многие. Но живой зверёк так и не попадался.
Хитрые, осторожные, они были неуловимы. Капканы, расставленные Курко по всем правилам охотничьего искусства у медвежьих туш, лежащих в сугробах с самого лета, продолжали пустовать. Но сам факт, что песцы забираются так далеко от земли, должно быть, весьма интересен для биологов. Песец считается типичным обитателем тундры, населяющим все крупнейшие острова Ледовитого океана и его побережье от Кольского полуострова до Чукотки.
В поисках пищи песцы пробегают порой огромные расстояния, мигрируют, или, как говорят полярные промышленники, «текут». Их добычей становятся мелкие грызуны – лемминги, пеструшки, полевые мыши, птицы, особенно в период линьки, когда они теряют способность летать. Не брезгуют зверьки ягодами и водорослями. Иногда им достаются остатки медвежьей трапезы. Хозяин Арктики весьма привередлив в пище. Поймав тюленя, он обычно поедает только его подкожный жир. Всё остальное остаётся на долю песцов. Полярный медведь, в отличие от своих бурых сородичей, не впадает в зимнюю спячку и бродит по льдам океана, преодолевая сотни километров.
Песцы следуют за ним в ожидании «звёздного часа». Устроившись неподалёку от пирующего медведя, они терпеливо ждут подачки с барского стола. Впрочем, наши песцы неплохо пристроились к лагерному камбузу и, несмотря на опасность, грозившую им со стороны собак и лагерных охотников, бесстрашно шуровали на помойке, полной сытных кухонных отбросов.
Костя осмотрел тушку со всех сторон и поцокал языком от удовольствия. Отличный воротник получится. Вот Валя (жена Курко) будет довольна подарком. Она толк в песцах понимает.
Вечером я наведался к радистам, чтобы посмотреть, как Костя будет готовить шкурку. К моему приходу тушка уже успела оттаять, и Курко её «обминал» между ладонями, то разгибая, то растягивая в разные стороны. Когда, по его мнению, тушка дошла «до кондиции», он подвесил её на гвоздь и, подрезав кожу вокруг дёсен, стал не торопясь стягивать с головы. Я с интересом следил за его манипуляциями, хотя понимал, что мне вряд ли когда-нибудь придётся обрабатывать такой охотничий трофей. Тем временем Курко, содрав шкурку, разложил её на колене и, орудуя острым ножом, принялся удалять с мездры остатки мяса и жира. Работа требовала большого терпения и умения, ибо при неосторожности тонкую мездру было легко повредить.
– Теперь бы горсточку пшеничных отрубей, – сказал Курко, – хороший охотник ими всегда протирает мездру, но придётся обойтись мешковиной.
Он тщательно протёр шкурку, а затем вспорол ножом огузок и лапки.
– Ну, вот теперь вроде бы и всё, – сказал Курко, довольно оглядывая дело своих рук. – Теперь растяну её на доске-правилке, и пусть просыхает. Ну, доктор, такое дело требуется обмыть, – добавил он, доставая из-под койки початую бутылку коньяка…
Я побрёл в свою палатку. Явно похолодало. И, хотя ветер стих, пока я добирался до дома, пришлось то и дело тереть нос. Оказалось, что я не ошибся. Зяма, только что вернувшийся с метеоплощадки, сказал, что температура понизилась до -46˚.