Едва пурга утихомирилась, Комаров, Яковлев и Петров отправились на аэродром. Цел ли он? Это был вопрос, беспокоивший всех. Ведь с его состоянием связана не только наша безопасность, но, может быть, даже жизнь. Сломайся он – и некуда будет садиться спасательным самолётам. Одевшись потеплее, разведчики тщательно обследовали взлётно-посадочную полосу. Результаты осмотра оказались малоутешительными. Она вся покрылась сеткой трещин шириной от 3 до 50 сантиметров. Конечно, в случае необходимости мы бы сумели её отремонтировать, забив трещины осколками льда и снегом. К сожалению, трещины, даже самые маленькие, есть трещины, и их поведение непредсказуемо. Поднажмёт лёд, и они разойдутся, сделав полосу непригодной для приёма самолётов.
Комаров так расстроился из-за увиденного, что в вахтенном журнале вместо 10 февраля 1951 года записал: 10 января 1950-го.
Как показали события следующего дня, затишье оказалось кратковременным. Стрелка барометра быстро поползла вниз, и пурга не заставила себя ждать. Она ворвалась в лагерь, словно пытаясь похоронить его под снегом. Сейчас бы посидеть в кают-компании. Какое там! Авральные работы не прекращаются ни на минуту. Кто знает, сколько времени отвела нам природа на передышку? Комаров сутками не вылезает из мастерской, оказавшейся в «Замоскворечье» – за трещиной, берега которой соединены широким обледеневшим трапом.
История с песцом получила сегодня своё продолжение. За обедом я объявил, что нынче «второе» будет необычным. Все насторожились.
– Неужели, док, ты отыскал завалявшуюся на складе свиную тушу? – поинтересовался Яковлев, старательно обгладывая великолепный мосол, выловленный в бачке.
– Нет, Гурий Николаевич, – торжественно заявил я. – В связи с охотничьими успехами уважаемого Константина Митрофановича сегодня на второе будет подано рагу из… – я сделал паузу, – песца.
– Что? Ты, доктор, решил нас уморить? Мало тебе щей с биркой, – вскинулся Комаров.
– Ну что ты, Комар, – ехидно ухмыльнулся Миляев, – просто доктор решил сократить поголовье станции для уменьшения работ.
– Я эту гадость есть не буду, – решительно заявил Дмитриев, отодвигая тарелку.
– И чего вы шумите, – примирительно сказал Ваня Петров. – Мясо есть мясо, и песец, наверное, ничуть не хуже зайчатины.
– Дай-ка мне лучше лишнюю порцию компота, – проворчал Курко.
Я спокойно выслушал все нелестные высказывания в свой адрес и, когда весь пар был выпущен, предложил послушать, что по этому поводу сказал Амундсен, авторитет которого на станции был крайне высок.
Я нарочито не торопясь извлёк из тумбочки «Плаванье Северо-Западным проходом на судне «Йоа», вытащил заранее заготовленную закладку и попросил минуту помолчать. Так вот: «Жаркое из песца- самца – лучшее кушанье, какое мы когда-либо ели здесь, на судне. Мясо песца было действительно очень вкусным и напоминало, – я сделал паузу и, поглядев на Ваню Петрова, закончил, – зайца!»
Эффект был поразительный. Все мгновенно заткнулись, а Петров обвёл едоков снисходительным взглядом. Ведь он был единственным, кто угадал, что мясо песца похоже на заячье.
И только Михаил Михайлович, посмеиваясь, дымил папиросой. Он-то, видимо, сразу догадался о затеянном розыгрыше. Либо читал книгу Амундсена раньше.
Никитин объявил, что сегодня состоится открытое партийное собрание. Сомов коротко сообщил о телеграмме из Арктического института, высоко оценивающего качество полученных научных материалов, и сразу же перешёл к нашим насущным делам.
– Главное, – сказал Михаил Михайлович, – надо тщательно подготовиться к возможной эвакуации станции на новое место.
План был чёткий. Каждый получил конкретную задачу. План обсуждался долго, уточнялась каждая деталь, порядок спасения имущества, проверка аварийного снаряжения и многое другое. Это было совещание единомышленников, связанных не только научными интересами, единой целью, едиными заботами, но ещё объединённых чувством громадной ответственности и грозящей опасностью.