– Вот чертовщина, – возмутился Никитин. – Ну чего они на рожон лезут? Подождали бы немного. Скоро рассветёт, и тогда разберёмся, что к чему.
– Вроде бы жмёт с востока, – сказал Яковлев, вслушиваясь в громыхание льда. – Похоже, дело серьёзное. Только бы наша льдина выдержала.
– Должна выдержать, – уверенно сказал Сомов, – всё-таки трёхметровый пак. Окружающие поля много тоньше, и они должны служить хорошим буфером при подвижках.
Понемногу туман начал рассеиваться. Стали хорошо различимы дальние палатки, а за ними чёрные фигурки Курко и Петрова, удалявшиеся от лагеря. Они были в сотне метров от нас, как вдруг ледяное поле за их спиной треснуло с пушечным грохотом. Обломки поля разошлись на несколько метров, а затем поползли друг на друга с лязгом и скрежетом. За несколько минут образовалась высокая гряда торосов. Наши лихие разведчики бросились бежать назад к лагерю, а мы, затаив дыхание, следили, как они карабкаются через шевелящиеся льдины. Ведь стоит сделать один неверный шаг – и их раздавит многотонными громадами. Лёд наступал. Огромные ледяные глыбы наползали одна на другую, обрушивались вниз и снова громоздились. Будто адская мясорубка перемалывала трёхметровый пак, и наша надёжная льдина метр за метром исчезала в её прожорливой пасти. Маленькая брезентовая палатка гляциологов затрепетала на верхушке голубовато-белой скалы и, перевернувшись, исчезла в ледяном хаосе. Вал торосов поднимался всё выше и выше. Вот он достиг уже шести, восьми метров. Лёд впереди него, не выдержав, трескался, ломался и под тяжестью глыб, давивших сверху, уходил под воду. Шум стоял такой, что приходилось кричать друг другу. Снова грохнуло, и метрах в двадцати перед наступавшим валом возник новый. Он стал расти на глазах. Льдины скрипели, охали, налезая друг на друга. Когда высота вала достигла 7–8 метров, поле, не выдержав тяжести, снова раскололось с оглушительным треском, метрах в пятидесяти от камбуза-фюзеляжа образовался третий ледяной хребет и с угрожающим рокотом покатил на лагерь. Он, словно лавина белых танков, продвигаясь вперёд, сокрушал всё на своём пути. Тем временем северное крыло вала неумолимо приближалось к радиостанции. Палатку то и дело встряхивало от толчков. С жалобным звоном посыпались со стола миски. Из перевернувшегося ведра выплеснулась вода, залив пол. Щетинин, стоя у отброшенной кверху дверцы, с тревогой следил за приближающимся валом.
– Давай, Костя, давай, – поторапливал он Курко. Но тот словно оглох. Приникнув к рации, он побелевшими от напряжения пальцами сжимал телеграфный ключ, впившись глазами в стрелку часов. До чего же медленно ползёт эта проклятая стрелка! Наконец из приёмника раздалось долгожданное «ти-ти-ти», и Курко лихорадочно застучал ключом, открытым текстом сообщая о надвигающейся катастрофе: «Сильным сжатием базовая льдина дрейфующей станции уничтожена тчк На лагерь наступают три вала торосов тчк Пытаемся перебраться на соседнее поле тчк Все здоровы тчк Сомов тчк Связь кончаю тчк Торосы подошли к станции тчк Находитесь непрерывно на связи». Наверное, точно так, не бросая ключа до последней минуты, посылали свои последние сообщения наши подпольщики-радисты, обнаруженные вражеской разведкой. Закончив передачу, Костя выключил станцию. Торопливо отсоединив кабели, он вместе с Щетининым вытащил из палатки рацию и бережно опустил на приготовленные нарты. За ней последовали аккумуляторы, аварийный передатчик и спальные мешки, зарядное устройство и движок. Радисты взялись было за постромки, и вдруг Костя заорал: «Антенна! Антенну забыли!» – и, бросив верёвки на снег, кинулся навстречу наступающему валу, на пути которого сиротливо торчала спичка радиомачты. За ним последовал Щетинин. Сбросив рукавицы, обдирая руки о торчащие стальные жилы растяжек, они принялись распутывать намертво затянутые, обледеневшие узлы. А ледяные глыбы, скатывающиеся с гребня вала, уже падали рядом с ними.
– Пора тикать. Чёрт с ней, с мачтой. Придумаем что-нибудь, – в сердцах сплюнул Курко.
Неожиданно из клубов морозного тумана вынырнула фигура Комарова, размахивающего топором.
– Держитесь, хлопцы! Сейчас я вам помогу.
Несколькими точными ударами он перерубил стальные жилы растяжек одну за другой. Упавшую мачту уложили поверх груза на нарты и поволокли их прочь от наступающего льда. Через несколько минут на месте, где стояла радиомачта, уже бурлила ледяная каша.
И вдруг я вспомнил, что забыл захватить чайник.
– Чайник, чайник остался на камбузе, – крикнул я и, перепрыгнув через трещину, края которой снова сошлись, пустился бежать к фюзеляжу.
– Куда?! Назад! – закричал Никтин. – Немедленно вернитесь!
Я влетел в раскрытую дверцу камбуза. Здесь царил полный мрак. Описать, что ощущает человек, оказавшийся в железной бочке, катящейся с горы, невозможно. Всё вокруг меня лязгало, словно сотни молотков колотили по дюралю фюзеляжа. Я метался в темноте, пытаясь нащупать что-то полезное, но руки хватали то какую-то кастрюлю, то тарелку. Наконец я нащупал чайник и по запаху газа понял, что конфорки открыты. Я добрался до газового баллона и закрутил вентиль. Вдруг фюзеляж резко встряхнуло, дверца захлопнулась, и я оказался в ловушке. Но новый резкий толчок вновь открыл дверцу, и я, задыхаясь, вывалился на снег. Рассмотрев «спасённую» утварь, я понял, что мой «героический» поступок по спасению социалистического имущества был полным идиотизмом. Это мне доходчиво объяснил Костя Курко. Кроме чайника и кастрюли, я всё-таки прихватил полезную вещь – заиндевевший свиной окорок. Сомов никак не комментировал мой поступок. А дальнейший разгром лагеря разбушевавшимися стихиями заставил забыть мой порыв.
К 10 часам утра от всего огромного ледяного поля, столь надёжно служившего нам почти десять месяцев, остался лишь жалкий клочок метров пятьдесят в поперечнике. Но это было единственное место, куда мы снесли всё уцелевшее имущество: нарты с продуктовым аварийным запасом, газовые баллоны и плитки с редукторами, столь предусмотрительно подготовленные нами за несколько дней до катастрофы. Вторые нарты нагрузили журналами наблюдений, упакованными в прорезиненные мешки, погрузили миляевский магнитометр и хронометры.
Тем временем Никитин, Петров и Яковлев выковыривали из ледяного фундамента гидрологическую палатку и, быстро разобрав её, поволокли через трещины. Только когда всё самое необходимое оказалось в безопасном месте, мы остановились, чтобы перевести дух. Вот когда мы по-настоящему оценили мудрость и предусмотрительность Сомова, настоявшего на разработке детального плана эвакуации станции в случае неожиданных коллизий. Сегодня, в час беды, каждый из нас точно знал, что и как надо делать. Это уберегло нас от многих потерь и, главное, от паники, неизбежно возникающей при катастрофах.
Впрочем, и сейчас, перебравшись через трещину, мы не могли чувствовать себя в безопасности. Уцелевший кусок льдины был слишком мал, и, кроме того, если он тоже треснет, неясно было, куда драпать дальше. Ледяные валы продолжали наступать, сжимая лагерь смертельным полукольцом. Несколько обнадёживало, что скорость их значительно замедлилась, а дальше к западу обнаружился ещё один кусок неповреждённого поля.
А торошение всё продолжалось. Казалось, ещё немного, и лагерь будет погребён под ледяными грудами. И вдруг!!! Словно кто-то могущественный взмахнул волшебной палочкой, и всё замерло. Остановились грозные валы, сомкнулись трещины, и наступила тишина, ошеломляющая своей неожиданностью. Этот переход от грохочущей круговерти к полному покою был столь неожиданным и разительным, что все застыли, не веря своим глазам, и лишь поглядывали друг на друга, растерянно улыбаясь.
– Уф, кажется, пронесло, – сказал Петров, вытирая пот, стекавший со лба.
– Да, хотелось бы надеяться, что подвижки прекратились окончательно.
– Как думаешь, Гурий Николаевич? – спросил Никитин, жадно затягиваясь сигаретой.