– Нет. Ничего спрашивать не хочу, – отрезал Жадов, однако Штокштейн его словно не слышал:
– Да, беляки зверствуют, комиссаров в плен не берут, или убивают на месте, или замучивают. Вот вы, товарищ Апфельберг, кстати, вы свою-то звёздочку не спороли? На месте, нет?..
Яша оскорблённо потряс левой рукой: комиссарская звезда красовалась, где положено.
– И не надо меня в трусости тут обвинять с порога! – бросил он негодующе.
Штокштейн пожал плечами.
– Иные мне объясняли, что главное, мол, дело делать и убеждённость в сознании иметь, а знаки различия, дескать, «нас выдают» и «врагу работу облегчают». А я так скажу – бойцы видеть должны, что мы, настоящие большевики, ни мук, ни смерти от рук белой сволочи не боимся. Тогда и вера нашим словам будет. А вот вы, товарищ Жадов, вы-то звезду не носите, как я погляжу…
– А я никогда «комиссаром» в этом смысле и не был, – покраснел Жадов. – Я батальоном командовал. Название должности такое было, да. Но и только. Я и звезду-то никогда не получал!
– Я могу поделиться, – усмехнулся Штокштейн. – Как удачно, что у меня с собой запас!
– Прекратите, Шток-как-вас-там! – вдруг вышел из себя Яша. – Прекратите эти дурацкие провокации! Вы ещё предложите каждому бойцу на себя звезду нацепить! Так она у них и так есть, на фуражке или на шапке! Все мы тут – комиссары! Все – большевики! Все за народное счастье бьёмся, себя не жалея!
– Вот особенно вы в «Вене» себя не жалели, товарищ Апфельберг…
И тут Яша, интеллигентнейший и образованнейший Яков Апфельберг, окончивший с золотой медалью Царскосельскую Императорскую мужскую Николаевскую гимназию, ту самую, где директорствовал Иннокентий Анненский, где учился Гумилев, – Яша Апфельберг вдруг сгрёб Штокштейна за грудки, рванул на себя с такой силой, что едва не опрокинул на пол.
– Ты сюда зачем явился? Крамолу искать?! Контру выводить?! Шпионов белых ищи, поц! Или решил, что управы на тебя нет?!
Штокштейн попытался вырваться, но куда там! Яша прижал его с силой поистине шлемоблещущего Гектора.
– Довольно, товарищи, – вдруг холодно сказала Ирина Ивановна. – Товарищ Апфельберг прав – все мы тут комиссары, все большевики и все за народное счастье боремся. И товарищ Штокштейн тоже прав – шпионы и саботажники нам тут не нужны. Давайте каждый будет своё дело делать, а не жертвенностью меряться. Du bist kein Mädchen mit Nervenzusammenbruch, oder[38], Эммануил Иоганнович?
Яша нехотя отпустил Штокштейна. Тот фыркнул, одёрнул китель.
– Нервы, товарищ Апфельберг, лечить надо. Могу посоветовать и в Петербурге, и в Москве хороших врачей…
– На основании собственного опыта? – прошипел Яша.
– Хватит! – Жадов стукнул кулаком по столу. – Взвода я вам, товарищ Штокштейн, не дам. Вся дивизия даже до трёх тысяч штыков не дотягивает, каждый боец на счету. Шпионов приехали искать? Вот и ищите. А воевать нам не мешайте. Хватило дураков, что на ровном месте казачий мятеж устроили…[39]
Ирина Ивановна чувствительно пнула Жадова под столом.
– Казачество является контрреволюционным сословием, – невозмутимо заявил Штокштейн, – и в качестве такового должно быть ликвидировано.