– Ты, твоё благородие, слышь, семейства у нас там, – вновь заговорил самый храбрый из пленников. – Да и буржуев мы не любим. Не-ет, уж лучше судьбу попытаем. Чай, не с бреднем по реке чоновцы идут, проскочим.
– Чоновцы? Ах, да, «части особого назначения»… Держать не стану, – повторил полковник. – Пленные, разойдись!
…Хутор был довольно велик, дворов триста[40]. Тамошние казаки воевать не хотели ни за красных, ни за белых, выставили вон всех комиссаров и эмиссаров, заявив, что мы, дескать, народ вольный, трогать никого не хотим, но и в свою часть вступаться никому не позволим. Сейчас тут шумел народ, шумел, размахивал руками, многие казаки были при оружии, шашки, винтовки – пока ещё за плечами.
Начдив-15 Михаил Жадов и его неизменный начштаба Ирина Ивановна Шульц терпеливо ждали за околицей. Жадов только что произнёс пламенную речь, про голод в крупных городах, про то, что казаки же сами любят добрую справу, казачки – красивые наряды и прочее обзаведение, а откуда оно всё возьмётся, ежели народ с заводов разбежится? Иголок и тех не станет. Ни иголок, ни свечей, ни керосина, ни стёкол, не говоря уж о шашках, карабинах или патронах. И плугов-лемехов не станет, жаток с боронами тоже. Гвоздей и тех не будет!
Слова его вроде как возымели действие, правда, вылезли вредные и въедливые старичины, принявшиеся при всём честном народе дотошно выспрашивать комиссара – а что вот им, жителям хутора Татарниковского, будет за сданный хлеб? Выйдет ли им какая легота от новой власти? Заплатят ли им доброй монетой или хотя б ассигнациями, на которые хоть что-то купить можно?
– Это какими ж такими «ассигнациями»? – удивился Жадов. – Вот у нас есть теперь совзнаки, советские знаки расчётные…
– Знаки свои себе знаешь куда засунь? – заявил вредный старичина. – Настоящие ассигнации – те, какие в лавках берут. «Александры», а лучше – «катеньки». Ещё лучше – «петруши»[41].
Царских кредитных билетов в банках было захвачено много. Из обращения их с приходом новой власти и особенно – с объявлением «военного коммунизма» приказано было выводить, заменяя совзнаками. Однако совзнаки народ брал неохотно, считая за настоящие деньги только те, «старорежимные», банкноты, и потому начдив-15 расплачиваться этими «старыми» дензнаками права не имел. Хотя, казалось бы, если уже есть новые деньги и вообще эти пережитки капитализма скоро отомрут, так чего бы не выдавать народу те бумажки, которые этому народу милее, коль по большому счёту – «никакой разницы»?..
Видно, разница таки была.
Жадову пришлось объяснять, что раз царя больше нет, то и денег царских быть не должно, на что ему въедливо заявили, что, дескать, объясни это в лавках, а заодно и в ставке царской, где до сих пор бумажные деньги можно на золото обменять. Конечно, не так свободно, как в прежние времена, и не по такому курсу, как раньше, но можно. Вот когда народная власть начнёт точно так же бумажки свои на золотишко менять, тогда они, казаки хутора Татарниковского, этой власти и поверят. А в то, что никаких денег не станет вообще и всё можно будет «на паёк получить», они, казаки, не верят ни на грош, и пусть товарищ комиссар им этих сказок не рассказывает. Пусть голытьбе верхнехопёрской в уши льёт, а им, казакам домовитым и зажиточным, нечего.
В общем, споры и уговоры-разговоры длились долго. Однако никто ни в кого не стрелял, красноармейцам даже вынесли какого-никакого, а угощения – мол, служивые, их доля подневольная.
Майдан кипел, казаки слушали тех, кого погнали в соседние станицы – в Вёшенскую, Мигулинскую, Еланскую. Вести оттуда были смутные. Где-то всё оставалось относительно мирно, а где-то, особенно на правом берегу Дона, продотрядовцы вовсю ссыпали и вывозили хлеб.
И Жадов до последнего не терял надежды договориться по-хорошему, пока как раз оттуда, из-за Дона, не прискакал на взмыленной лошади казак, растрёпанный, со следами крови на шинели.
Гонец почти рухнул с седла, однако, оттолкнув потянувшиеся к нему помочь руки, решительно полез на подводу.
– Быть беде, – одними губами проговорила Ирина Ивановна.
И точно.
Казак не заговорил, он закричал, царапая грудь, словно ему не хватало воздуха. И закричал он, что в хутор Песковатый зашли какие-то «чоновцы» с пушками и пулемётами, сразу, не говоря ни слова, принялись стрелять и убивать, расстреливая первых попавшихся, начав со священника, а когда казаки, сперва опешив, начали сопротивляться – открыли по хутору артиллерийский огонь. Защитники Песковатого сперва не сдавались, но после пяти залпов целой батареи прекратили сопротивление. «Чоновцы» зашли в хутор, выгнали всех людей на улицы, разоружили, объявив, что за отпор хутор будет уничтожен, и принялись вывозить вообще всё – и хлеб, и все прочие припасы. Баб, что схватились за вилы и топоры, убивали походя. Мужчины, видя такое, бросились на конвоиров и почти все полегли под пулемётным огнём. Он, сам из Песковатого, чудом спасся, вынес добрый конь. А родители его, братья-сёстры, шурины-снохи, зятья-невестки, племяши и прочие – все остались там, и не ведает он, что с ними приключилось…
– Враньё… – прошептал Жадов, побледнев. – «Беляки» подослали… врут, как дышат… Не может такого быть…