Бронепоезд тормозил, двери вагонов распахивались, ударный отряд – дроздовцы и александровцы – горохом посыпался вниз. Они прорвались вглубь красных позиций и сейчас заходили противнику со спины.
Здесь мелькнули составленные в круг санитарные повозки с большими красными крестами в белых кругах, раненые сидели и лежали в этом импровизированном лазарете; какой-то дроздовец вдруг истерично захохотал, завыл что-то вроде «это за сестрёнку!» – и принялся палить по повозкам. Расставив руки крестом, к нему метнулась женщина в окровавленном переднике и головной повязке сестры милосердия – дроздовец выстрелил ей прямо в сердце.
Две Мишени опоздал буквально на миг – его шашка опустилась плашмя на затылок стрелявшего, и тот ткнулся лицом в мокрый посеревший снег.
Перемешавшись, цепи александровцев и дроздовцев надвигались с тыла на главную позицию красных, с фронта наседали другие части добровольцев, но красные не побежали. Вернее, побежали – к реке – считаные единицы, все – в солдатских шинелях. А навстречу добровольцам из окопов грянули злые частые залпы, уже можно было различить чёрные бушлаты защитников.
Фёдору везло на революционных матросов.
Где-то справа застрочил пулемёт, и цепь александровцев дружно, без команды, немедленно залегла, повторяя тысячу раз на учениях затверженный манёвр.
Страх никогда не оставляет тебя в атаке, это ложь, что «азарт боя» вытесняет всё – Фёдору было страшно. Страх, однако, можно заглушить – и его заглушила «фёдоровка», выплёвывая пулю за пулей туда, где ожил пулемёт красных.
Трудно сказать, Фёдору ли повезло зацепить первого номера расчёта, но пулемёт вдруг заглох, а в следующий миг Две Мишени уже упруго вскочил на ноги.
Дроздовцы первыми ворвались в окопы, кто-то из красных поднимал руки, но только солдаты. Матросы не сдавались, как не сдавались они и в Юзовке.
Воротников, рыча, спрыгнул в траншею, его «гочкис», с которым Севка не расставался даже ночью, плеснул огнём, опрокидывая людей в чёрных бушлатах, бросившихся на него со штыками наперевес – видать, расстреляли все патроны в магазинах.
И потом как-то сразу всё стихло – правда, пришлось вместе со вменяемыми дроздовцами останавливать несколько их сотоварищей, потерявших голову и искавших мести – порывались добить раненых и расстрелять пленных.
Пленных, впрочем, было немного. Матросы погибли все, ни один не отступил; десятка два людей в солдатских шинелях потерянно топтались, высоко подняв безоружные руки. Одного, явно раненого, поддерживали двое.
– «Первый отдельный отряд имени мировой революции», – прочёл Две Мишени на подобранном знамени. Знаменосец лежал тут же, с разрубленной головой – древко он не выпустил даже мёртвым, пальцы пришлось разжимать.
– Эй, твоё благородие! – зло бросил один из тех, что держали раненого. – Дай хоть бинт, перевязать! Кровью ж изойдёт!..
Солдат глядел смело, хотя его и самого попятнало.
Подошёл офицер-дроздовец, подпоручик, в правой руке шашка, в левой – «наган». Амбидекстер. Спрятал револьвер в кобуру, извлёк из полевой сумки бинт, протянул пленному. Прищурившись, взглянул на раненого. Резким движением задрал тому левый рукав шинели.
– Храбре-ец… – протянул дроздовец с неопределённым выражением. – Звезду так и не снял…
На левом рукаве потемневшего от крови кителя красовалась комиссарская звезда.
– Оставьте его, подпоручик, – резко приказал Две Мишени. – Отойдите в…
Дроздовец обернулся. На губах его играла улыбка, которую так и хотелось назвать безумной.