Рассказ путешественников длился долго. Услыхав, что проходы в корпус вновь открыты, а кирпичная кладка кем-то частично разобрана, и Ирина Ивановна, и Константин Сергеевич разом нахмурились.
– Кто-то им помогает, – сказали они хором.
– А может, и никто, – вдруг сказал Петя Ниткин.
– Как это «никто»? – удивилась Ирина Ивановна. – Кто же тогда разобрал кладку?
– У нас же тут всяких строителей перебывало – видимо-невидимо, – пояснил Петя. – Про галерею они точно знают; долго ли было внедриться к рабочим, да и махануть пару раз киркой? Я б на их месте так и сделал. Куда безопаснее, чем «своим человеком» рисковать. Если он вообще есть, этот человек.
– Умны вы, господин Пётр, – покачал головой Две Мишени. – Что ж, дискутировать этот вопрос и в самом деле смысла особого не имеет. Нам надо встретить этих «тоннельных» и положить конец всему этому затянувшемуся безобразию. Мадемуазель Солонова передаст ваши разыскания куда следует, ну а наше дело – подготовить им тёплую встречу.
В Александровском корпусе кончались годовые испытания. После них господам кадетам предстояли лагеря, а потом – недлинные каникулы. Старший же возраст пребывать в лагерях должен был до осени, пока не выходили приказы о зачислении в то или иное военное училище (даже и те, кто не выбирал офицерской профессии, всё равно должны были пройти эту «каторгу», как промеж себя называли кадеты эти последние лагерные сборы).
Феде Солонову же предстояло нелёгкое дело – помириться с Лизой Корабельниковой. Точнее, они не ссорились – просто
Фёдор старательно проделывал положенные па, стараясь не глядеть Лизе в глаза.
И больше не приглашал никого из гимназисток, то есть с точки зрения приличий «вёл себя просто ужасно», «компрометируя m-lle Корабельникову», но ему с некоторых пор на приличия стало совершенно наплевать.
Лиза, надо сказать, это вопиющее отступление от правил одобрила. Федя чувствовал, что ему это немало помогло.
А тут ещё и появление Юльки…
Юльку зоркая Лиза, конечно, заметила. К счастью, была Юлька тогда с Игорем, и Федя Солонов не навлёк на главу свою Лизиного гнева. Простодушный Петя Ниткин рассказал Зине всё ту же легенду о приехавших к госпоже Шульц бедных осиротевших родственниках, правда очень далёких, – и Лиза несколько успокоилась. Зато обида её на Фёдора всё равно росла; Лиза понимала, что у них – у Фёдора, у Пети – есть какая-то тайна, тайна, к которой её не подпускают. Высказала она это подозрение ещё зимой и с тех повторяла не один раз, однако бравый кадет молчал, как та самая рыба. Лиза надулась, однако совсем «раздруживаться» она тоже не хотела.
Так прошла весна, у тальминок тоже начались годовые испытания; Лиза с Зиной, как и остальные, сидели за учебниками. Дружба словно остановилась; Фёдор и Петя каждую свободную минуту пропадали у Ирины Ивановны. Даже розовые конвертики приходить почти перестали; а когда и приходили, то фразы в них сделались сухо-вежливы.
Добрая Зина огорчалась, расстраивалась, но, мягкая по натуре, на Петю совсем не обижалась.
– Они бы сказали, если б могли, – утешала она подругу. – Раз не говорят – значит, слово дали. Честное кадетское. А коль дали – так скорее умрут, не скажут!
– Тогда я умру! От любопытства! И они будут все плакать! А я буду лежать в гробу такая красивая и несчастная!
– Да ты что! – пугалась бедная Зина. – Грех такое говорить! Потерпи немного, скоро всё разрешится, вот увидишь!
И, что называется, как в воду смотрела.
Кадеты собирались в лагеря, и даже Две Мишени не мог оставить Фёдора и Петю в корпусе.