Город драконов. Книга 3

Моя улыбка в первое мгновение была понята превратно, но затем все поняли, что у подобного поведения явно есть причина, и это едва не привело к катастрофе – но профессор Наруа быстро и незаметно убрал руку, так что, когда все уставились на него, он стоял с самым невинным видом абсолютно безгрешного дитя, на которое вдруг воззрились с несправедливым подозрением. Однако его невинному выражению лица никто не поверил – миссис Макстон на всякий случай проверила пуговицы на груди, мистер Уоллан молча передвинул миссис Макстон, встав между ней и заметно помрачневшим профессором Наруа, мистер Илнер и мистер Оннер очень выразительно посмотрели на мага, и только Бетси едва слышно прошептала:

– Мисс Ваерти, а давайте их всех зарежем ко всем чертям! Или отравим. А может, вы какое заклинание хорошее знаете? Чтобы так раз и сдыхали они мучительно и долго?

Да, кажется, все мы были готовы создать и пополнить ряды сообщества «Смерть драконам».

– Или вот, – продолжила Бетси, – есть вариант лучше – давайте вы приворожите лорда Арнела, выйдете за него замуж, а уже потом мы с миссис Макстон с этими сами разберемся.

Ах да, приворот. Мне еще нужно было снять приворот лорда Давернетти, и, зная этого дракона, процесс снятия легким явно не будет.

В этот момент в комнате, которую радостно прослушивали мои домочадцы, прозвучало тихое:

– Восемь, матушка уже должна была закурить…

И я невольно сложила руки на груди, пытаясь одновременно и эмоционально отгородиться от ситуации, и в то же время сдержать собственный порыв залепить пощечину леди Арнел за то, что пыталась отравить свекровь. За то, что когда-то точно так же пыталась отравить брата. За… Мне нужно как-то перестать об этом думать.

И не мне одной.

Четыре года назад леди Беллатрикс Арнел, урожденная Стентон, появилась во внеурочное время – время на часах близилось к полуночи, но о каких условностях может идти речь, если дело касается близких родственников. Мистер Уоллан, естественно, открыл дверь и впустил гостью, а затем спустился в лабораторию, где мы с профессором Стентоном корпели над очередным научным изысканием, и первой реакцией моего учителя и наставника стала тревога. Именно тревога. Мгновенно оставив все как есть, он поспешил покинуть подвал, практически бегом взбежав по ступеням. Он беспокоился о сестре, и его можно было понять.

Непонятны стали последующие события.

Профессор вернулся в лабораторию в состоянии почти бешенства. Его глаза горели яростью, лицо пошло пятнами, словно одновременно профессор испытывал и гнев, и стыд, руки дрожали. Несколько секунд он стоял, опираясь о стол подрагивающими ладонями, и смотрел в одну точку ничего не видящим взглядом. Затем произнес слова, которые мне суждено было запомнить, боюсь, на всю жизнь: «Анабель, на сегодня все, идите отдыхать. Надеюсь, вы простите мне некоторое пренебрежение вашим обществом и отужинаете в одиночестве».

В ту страшную ночь профессора спасло лишь одно – я не послушалась.

Обычно лорд Стентон был крайне требователен, и я следовала указаниям неукоснительно, но в ту ночь он оказался слишком обеспокоен и, как следствие, довольно беспечен, а потому покинул лабораторию, не деактивировав защитные заклинания. А потому я взяла на себя завершение всех процессов в лаборатории. «Potest!», «Potest!», «Potest!». Заклинание за заклинанием, и одновременно с этим отметки на колбах, выключение горелок и улыбка вошедшей миссис Макстон. Наша почтенная домоправительница, даже пребывая в глубоком сне, а ложилась она по обыкновению к девяти, всегда невероятным образом доподлинно знала, ужинали мы с профессором или нет. Вот и в тот вечер, поправляя ночной чепец и кутаясь в теплый платок, миссис Макстон спустилась, несмотря на всю свою нелюбовь к подземной лаборатории, и сообщила, что чай уже ожидает меня на кухне, как и подогретый пирог. Я кивнула, продемонстрировав, что услышала, и продолжила завершение действия заклинаний. Много позже, когда поднялась в дом и прошла на кухню, обнаружила, что мистер Оннер уже проснулся и вымешивает тесто, соответственно, на часах должно было быть уже около четырех утра, но было всего два часа ночи. Неожиданно это вселило неясное чувство тревоги. Когда проживаешь с людьми в одном доме несколько лет, невольно начинаешь отмечать отклонения в их привычках и поведении, так вот, мы все знали – если мистер Оннер начал месить тесто ранее чем в четыре утра, значит, он пребывает не в самом лучшем расположении духа и пытается успокоиться, не прибегая к таким кардинальным мерам, как стакан виски.

И чувство нарастающей тревоги вынудило меня вторгнуться в кабинет профессора несмотря на то, что мне не было известно, покинула ли наш дом леди Беллатрикс Стентон. Ночь, в которую эмоциональный порыв оказался самым рациональным и разумным из всех действий. Я обнаружила профессора сидящим за столом и нервно курящим трубку. Со стороны могло показаться, что он, как и мистер Оннер, лишь пытается успокоиться, но увы – бутылка бурбона уже была открыта, на столе находилось два стакана, и если один из них был пуст, то второй, принадлежавший самому профессору Стентону, оказался полон. Когда так долго живешь под одной крышей с драконом, его привычки невольно знаешь наизусть – я не могла представить себе ситуации, в которой профессор не выпил бы ни капли бурбона из уже наполненного стакана. Это было несвойственно ему настолько же, как несвойственно для миссис Макстон говорить непристойности. И я испытала страх. Даже не страх – ледяной ужас. Распахнув окна заклинанием, я бросилась к дракону и вот тогда увидела то, что имела неудовольствие видеть и сегодня, – отблески черного пламени в глазах. Все дальнейшие события той ночи навсегда отпечатались в моей душе ощущением собственной никчемности, неспособности помочь умирающему и давно ставшему близким дракону, ледяным ужасом при мысли, что я не помогу, не сумею, не справлюсь.

Справилась. Не я – мы все. Профессор, который неведомо как держался до последнего, давая указания хриплым слабым шепотом, все домочадцы, действовавшие быстро, четко, без истерик… если не считать Бетси, что никак не могла перестать плакать. Но слезы лились беззвучно, и, несмотря на них, горничная делала все, что требовалось – носилась на кухню за водой, помогала мне и миссис Макстон как могла и даже съездила с мистером Илнером сжечь всю мебель и белье, на которых остались испарения и следы яда.

Мы собрались на кухне к десяти утра. К этому времени профессор уже спал, изможденный и обессиленный, а мы сидели за небольшим деревянным столом и молча пили чай. В каждом из нас клокотали ярость и бессильный гнев – Стентон запретил вызывать полицию, запретил распространяться о произошедшем. Профессор запретил даже ему самому напоминать о случившемся, если бы он мог, он бы и нам запретил помнить об этом, но на подобное дракон способен не был, а мы… мы оказались вовсе не способны на милосердие и всепрощение. Наш первый заговор закончился тем, что мы приняли несколько решений – отныне все письма от Беллатрикс Арнел будут передаваться мне, любой визит означенной леди во внеурочное время будет игнорироваться, а каждый поданный ей чай неизменно станет содержать изрядную дозу слабительного. Последнее решение было принято самой миссис Макстон, она собиралась выполнять его неукоснительно, и плевать, что об этом подумает сам профессор Стентон.

Леди Беллатрикс заявилась уже на следующий день. В черном.

Узрев ее траурный наряд, мистер Уоллан впервые за всю свою длительную карьеру безупречного дворецкого просто захлопнул дверь перед носом леди. После чего не стал даже сообщать профессору Стентону о визите его… сестры.

Беллатрикс вернулась еще через несколько дней, уже с приказчиком, доктором и двумя констеблями. Мы приняли их со всем почтением, сопроводили доктора к спящему профессору Стентону, дабы тот удостоверился, что никакой труп хозяина мы в доме не скрываем. А пока доктор и полиция подтверждали правоту наших слов, миссис Макстон подала гостям чай. Леди Беллатрикс Арнел чай был подан особый, тот самый, что миссис Макстон мстительно гарантировала подавать ей в этом доме всегда, так что леди покинула нас стремительно, а повторный визит через год закончился также в ускоренном темпе.