— Идет, — великодушно ответил босс. — А детишки пока побудут с нами. И еще, друг. Даже не думай звонить в полицию,
Так все и произошло.
Зенобия вышла на улицу, где ей сообщили об обещании, данном ее мужем. Никто из соседей не вышел посмотреть, как Ризви возвращаются в свою квартиру. Тем вечером босс приказал двум своим головорезам переночевать в квартире Асифа и приглядеть за семьей. Он также забрал их домашний телефон — «всего на денек, ладно?». (Больше они тот телефон никогда не видели.) Босс, которого звали Сушил, вернулся на следующий день и привел брамина. На церемонию позвали соседей.
— Послушайте, — сказал Сушил перед началом церемонии, — я сам дам вам новые индуистские имена.
Так Асиф Ризви стал Ракешем Агарвалом. Зенобию нарекли Мадху — так звали сестру Сушила. «Имена детям можете выбрать сами», — великодушно постановил он. И дал несколько минут на раздумья.
Брамин зажег огонь в небольшой курильнице и поставил ее в центр гостиной, все стены которой занимали книжные полки. Он пел санскритские гимны. Всю церемонию Зенобия проплакала, а Асиф недвижно смотрел в одну точку.
Когда все закончилось, Сушил хлопнул Асифа по спине и сердечно пожал ему руку.
— Теперь меня точно ждет место в раю, — сказал он, словно Асиф сам предложил перейти в индуизм.
Когда разошлись соседи, простоявшие всю церемонию с каменными лицами, Сушил достал коробку конфет.
— Пойдем, — подмигнул он Асифу, — надо обойти соседей и угостить их сладостями. Теперь этот дом на сто процентов чист — в нем живут одни индуисты.
Зенобия с отвращением отвернулась, но Асиф бросил на нее предостерегающий взгляд.
— Пойдем, — сказал он жене.
Они втроем ушли, оставив детей со старым брамином; тот сидел на полу по-турецки и жевал табак безмятежно, как корова — траву. Зинат повернулась к Самиру, который со вчерашних событий не произнес почти ни слова.
— Как ты? — спросила она.
— Нормально, — ответил он.
— Но ты…
— Говорю же. Нормально. Оставь меня в покое.
Зинат кивнула; на ее двенадцатилетнем лице сразу отобразилось понимание. Она всегда считала именно этот миг инициацией во взрослую жизнь: в тот момент она поняла, что лишь гнев способен замаскировать унижение и стыд брата. Ужас и вина переполняли ее, и ей было недосуг размышлять о собственной травме.
Позже, когда родители вернулись в квартиру с пустой коробкой конфет и пустыми глазами, они словно постарели на десять лет. Когда Сушил ушел, мать сказала:
— Они смотрели на нас как на чужих. А Пушпа сказала… — тут она заплакала, — что мы сами виноваты. Что мы их всех подвергли опасности.