Когда посланник Рупала сообщил мне об этом, я сразу поняла, что должна сделать: послушать Анджали. Меня и так мужчины всю жизнь топтали. И так относились ко мне как к червю. Даже если бы сам Бог придавил стопой мою голову, ниже, чем сейчас, я бы уже не пала.
И зернышко, маленькое зернышко, что росло в моем животе… Что я скажу этому зернышку, когда оно спросит, сделала ли я что-нибудь, чтобы восстановить честь его отца и отомстить за его гибель? Ради моей маленькой Абру я ходила с Анджали в участок и спрашивала, внесли ли братьев в список обвиняемых. Мудрая Анджали знала, как поступить. Она рассказала обо мне Шэннон, женщине с волосами красными, как огонь. Узнав, что белая женщина, иностранка, интересуется их липовым расследованием и задает вопросы, полицейские занервничали.
Братья отняли у меня мой брак и превратили его в головешки. Рупал пытался меня запугать, сказал, что я превращусь в червя. Так было всегда: тысячи лет назад даже наш бог Рама испытывал добродетель своей жены Ситы, заставив ее взойти на костер — агни парикша, испытание огнем. В отличие от меня, Сита вышла из огня невредимой. Впрочем, я же не была женой бога; я была женой простого смертного, доброго человека.
Я рассказала об этом Анджали, и та велела мне забыть о старых сказках.
— Послушай, Мина, — сказала она, — когда ты смотришь на себя в зеркало, что ты видишь?
Я заплакала.
— Лицо, которым пугают малых деток, — ответила я, — изувеченные руки калеки.
— Именно, — кивнула Анджали. — Поэтому ты должна научиться заглядывать внутрь себя. Смотреть на себя по-новому и видеть истинную Мину. Огонь многое у тебя отнял, но ведь что-то осталось. Понимаешь?
Я не понимала.
Тогда Анджали сказала кое-что, чего я раньше не знала. Она объяснила, как закаляют сталь.
В огне.
Глава десятая
Здоровый глаз Мины был кротким и боязливым, как у олененка, и Смита сделала над собой усилие, чтобы продолжать смотреть в ее изуродованное лицо и не отводить взгляд. По левой стороне ее лица словно сошел поток лавы, разрушив все на своем пути. Он тек с середины лба, навек закрыл левый глаз, расплавил левую щеку и остановился под левой губой. Хирурги сделали все, что смогли, но работали неуклюже, будто сами понимали, что поделать ничего нельзя. Сидя в убогой лачуге Мины, Смита чувствовала на себе неодобрительный взгляд ее свекрови: та злилась, что они с Моханом явились без предупреждения. Единственным светлым пятном в тесной мрачной хижине была дочка Мины — Абру; та тихо сидела в уголке и иногда подходила к матери и садилась ей на колени. Иногда она брала прядь ее волос и засовывала в рот; здоровый глаз Мины при этом добрел.
— Как дела у Шэннон? — спросила Мина. Голос у нее был мягкий, тихий, разобрать слова было непросто.
— У нее все хорошо. Ей уже не так больно. Передает привет.
— Я буду за нее молиться. — Мина закусила губу. — Она обещала приехать, — пробормотала она, — когда судья вынесет вердикт.
— Извините. — Смита незаметно достала блокнот. — Что вы думаете? — спросила она. — По поводу вердикта.
Свекровь не дала Мине ответить.
— Ха! Иностранка обещала нам пять тысяч рупий. За репортаж. И где эти деньги?
Смита не сводила глаз с Мины; та посмотрела на нее и коротко, почти незаметно покачала головой. Смита повернулась к свекрови.