Честь

Мина подхватила дочь, воровато огляделась, усадила Абру рядом со Смитой и села сама. Малышка сосала большой палец и совсем не замечала смущения матери.

— Сколько твоей дочери?

— Пятнадцать месяцев.

— Красивая. — Смита погладила малышку по голове.

Мина просияла.

— Ай. Кхубсурат[34], как ее отец. Когда смотрю на нее, всякий раз вспоминаю своего Абдула.

— То, что с тобой случилось, ужасно, — пробормотала Смита и поморщилась от банальности своих слов. Но ей нужно было как-то перейти к теме интервью.

Мина, кажется, ее не слышала.

— Я говорила Абдулу, чтобы он забыл обо мне, мэмсахиб. Говорила, что братья никогда не разрешат нам пожениться. Но Абдул верил, что мир чист, как его сердце. Клялся, что выпьет яд и покончит с собой, если я за него не выйду. — Она безжизненно рассмеялась. — А все равно вышло, что я его убила.

— Ты его не убивала. Ты жертва, как и он.

Мина кивнула.

— То же самое сказала Анджали. Когда впервые пришла ко мне в больницу. Мне было так больно — казалось, у меня тела нет. Как будто я сама превратилась в огонь. Из-за боли даже имени своего не помнила. Когда мне меняли повязки, кожа отклеивалась с марлей. А стоило зажмуриться, я видела Абдула. Его тело, похожее на цветущее дерево, только вместо цветов — огонь.

— Значит, ты почти сразу познакомилась с Анджали?

— Да. Она — моя богиня. Это она перевела меня в большую больницу. Она собрала деньги и оплатила мои операции. А главное, она помогла сохранить мою маленькую Абру. Врачи хотели от нее избавиться. Срок был совсем маленький, мэмсахиб. Врачи решили, что от ребенка нужно избавиться, чтобы спасти мне жизнь. Только Анджали поинтересовалась, чего хочу я. А я хоть и не могла говорить, велела не трогать ребенка. Это ее самый большой мне подарок. Не было бы моей Абру, я решила бы, что Абдул навек меня покинул.

У Смиты вдруг закружилась голова — может, оттого, что она сидела на солнцепеке. Она на миг закрыла глаза, и Мина тут же заметила, что ей нехорошо.

— Хотите стакан воды, мэм? — Она уже почти поднялась, не дождавшись ответа Смиты, потом снова села. — Или вам не позволено пить из наших чашек?

Смита не сразу поняла, что имела в виду Мина; а спрашивала она о том, станет ли Смита, индуистка, пить и есть в мусульманском доме. Мина, должно быть, догадалась о ее касте и вероисповеданию по имени. Боже правый. Ничего не изменилось с тех пор, как Смита уехала из Индии. Эта страна с ее кастами, классами, религиозными предрассудками законсервировалась во времени. Смита взглянула в изуродованное лицо Мины и поняла, что ее неприязнь к этим обычаям — тоже признак привилегий. Неужели она решила, что Индия изменилась лишь потому, что ей самой удалось отсюда сбежать?

— Я могу пить из любых чашек, Мина, — ответила она. — Но сейчас не хочу, спасибо. Не хочу, чтобы ты снова шла в дом. Ни к чему тревожить твою свекровь.

Они понимающе переглянулись.

Через несколько минут Мина спросила: