Честь

— Тогда я тоже буду называть тебя «мэмсахиб».

Мина скромно прикрыла рукой рот, рассмеявшись от такой дерзости.

— Мэмсахиб… Простите, Смита. Если амми услышит, что вы зовете меня «мэмсахиб», она грохнется в обморок.

Смеющаяся Мина сразу помолодела, хотя половина ее лица была парализована.

— Как ты проводишь время? — спросила Смита. — Что делаешь весь день?

Мина растерялась.

— Ничего. Готовлю и убираюсь для свекрови и дочки.

— Не работаешь?

Мина показала на лицо.

— С таким лицом, диди? — Смита заметила, что Мина стала называть ее диди, «старшая сестра». — Скажи, кто возьмет меня на работу? Никто не знает, как меня воспринимать. После замужества для индуистов я стала мусульманкой. Но мусульмане в этой деревне все еще считают меня индуисткой. — Она сглотнула и добавила что-то на непонятном диалекте.

— Можешь повторить? Последнее я не поняла.

Мина смахнула слезу тыльной стороной ладони.

— Я собака, которую и в дом не пускают, и с улицы гонят, — повторила она на хинди. — Понимаешь?

— Да.

— Видишь хижину, диди? — спросила Мина. — Слева от тебя? Это единственное место на этой бренной земле, где я еще чувствую себя как дома.

Смита посмотрела туда, куда указывал вытянутый палец Мины, и прищурилась на солнце, чтобы было лучше видно. Но увидела лишь почерневший остов соломенной хижины, стоявшей по диагонали от того места, где они сейчас сидели, на приличном расстоянии от лачуги аммы. Вокруг хижины валялись горы мусора. Смита не сразу поняла, что перед ней.

— Это твой… там все случилось? — спросила она.

Мина кивнула.

— Это был наш дом. Он был еще беднее, чем у амми, диди, но, сказать по правде, я никогда не была счастливее, чем в те четыре месяца, что мы прожили там с Абдулом. Он по утрам просыпался и заваривал мне чай. Я была самой богатой женщиной в Индии, когда стояла у плиты рядом с мужем и шла с ним на фабрику.

Смита огляделась.