Честь

— Поэтому они…

— Да. Эта коробка сладостей стала смертным приговором Абдулу, диди. Просто тогда мы этого не знали. Разве можно предположить, что человек способен на такое зло? Всю свою жизнь я любила братьев всем сердцем и душой. Даже когда болела, вставала и им стряпала. Я видела, как мать служила отцу до самой смерти. Я считала заботу о братьях своим долгом. Но прямо скажу: не воспринимала это как обязанность. Я делала это из любви. Каждую лишнюю рисинку, крупинку сахара, кусочек мяса — все им отдавала. Даже забирала еду у своей любимой сестренки и отдавала Арвинду и Говинду. А когда Радха жаловалась, объясняла, что они мужчины, им нужна сила. Откуда же мне было знать, что они меня так ненавидят?

— Может, поэтому они и не хотели, чтобы ты выходила за Абдула? Невыгодно терять служанку.

Мина понизила голос и украдкой покосилась на дом амми.

— Не только в этом дело. В нашей деревне мусульман ненавидят, понимаешь? Считают их самыми низшими, недостойными. Они же говядину едят, диди.

— Понимаю, — ответила Смита, чувствуя, как внутри закипает раскаленная ярость.

Мина оторопела.

— Ты тоже ненавидишь мусульман?

— Я? Нет. Вовсе нет. Среди моих лучших друзей есть мусульмане. — Смита безрадостно рассмеялась, зная, что Мина не поймет иронию. — Я забыла, ты приняла мусульманство после свадьбы?

— Хотела, из уважения к мужу. И амми хотела. Но Абдул мне не разрешил. Он хотел, чтобы наша семья была как сама Индия. Индуистка и мусульманин, живущие бок о бок.

Смита уставилась в землю. Рассказа Мины было достаточно, чтобы осознать примерный масштаб ее горя и потери, и Смита наконец поняла, какой ущерб нанесла смерть Абдула. Молодой человек — скорее всего, неграмотный — не стыдился своего межконфессионального брака, а гордился им. Он воспринимал себя и жену как символы новой Индии, а своего будущего ребенка считал посланником новой нации. Он ни на кого не держал зла, был лишен предрассудков и не мог вообразить всю глубину презрения и ненависти, которые испытывали к нему и ему подобным его шурины. Не мог предугадать, как они исходили ядом, считая, что Мина навлекла на них страшный позор и бесчестье.

Будь она там, она бы им сказала, подумала Смита. Она бы их предупредила. Тогда они бы поняли, что старая Индия, подпитываемая не только политической и географической смутой раздела, но и бесконечными реками ненависти, разделявшими ее граждан, непременно восторжествует. Она всегда одерживает верх.

— Думаешь, вы выиграете процесс? — спросила она, желая убедиться, что ее цинизм не оправдан. Она ведь так давно уехала из страны. Может, хоть система правосудия тут изменилась к лучшему?

Мина смотрела на нее единственным здоровым глазом не мигая.

— Надеюсь, диди, — сказала она. — Но на все воля Божья. Мне важно одно: моя малышка вырастет и будет знать, что ее мать сражалась за честь ее отца. Бас[35], это единственное, ради чего я сейчас живу, — ради нее. Ради нее я мирюсь с издевательствами свекрови, оскорблениями новых соседей. Скажу правду, диди: кроме моей маленькой Абру, у меня нет никого в целом свете. При жизни Абдула в доме амми всегда был праздник. Друзья, соседи — все заходили в гости. Теперь никто не заходит. Боятся заразиться нашим несчастьем и принести его в свои дома. Даже Анджали скоро перестанет приезжать, когда закончится суд.

У Смиты пересохло во рту; она словно почувствовала вкус отчаяния Мины.

— Что же ты делаешь весь день? Куда ходишь? — спросила она.

Мина показала на обугленные останки хижины.

— Ночью я хожу спать туда. Чтобы быть рядом с моим Абдулом. Так и хожу от хижины амми до своего старого дома. А больше никуда.

— Не боишься туда ходить?