Честь

Мина побледнела; на ее лице отобразился шок. Смита нахмурилась. Шэннон в своих репортажах цитировала братьев; значит, Мина должна была знать, что она с ними разговаривала. А потом она вспомнила. Ну конечно! Мина же не умеет читать. Она не читала статьи Шэннон.

Словно почуяв напряжение матери, Абру повернула головку и уставилась на Смиту. Мина рассеянно поцеловала дочкину макушку.

— Делай что хочешь, — напряженно произнесла она. — Меня это не касается.

Смита тоже встала.

Мина направилась к хижине амми, но вдруг обернулась.

— Спроси их, зачем сотворили такое зло. Зачем украли солнце на моем небе. В детстве мы с моим братом Говиндом были очень близки. Он звал меня тарой — своей звездочкой.

— Значит, его враждебность возникла недавно? Он разозлился, когда ты вышла замуж?

— Нет, еще до того. Сказал, что мы с Радхой перешли ему дорогу, когда устроились на фабрику. Мол, мужчины в деревне стали над ним смеяться, что мы больше него зарабатываем. Он отбирал у нас все заработанные деньги, но из-за этого ненавидел нас еще больше.

— Не понимаю… — заговорила Смита, но Мина покачала головой и вернулась в хижину с Абру. Смита молча последовала за ними.

Мохан с амми смеялись; их головы почти соприкасались. Эта картина почему-то разозлила Смиту.

— Ты готов? — спросила она и по выражению лица Мохана поняла, что тот удивился резкости ее тона.

— Ладно, амми, — сказал Мохан и поднялся. — Пора мне откланяться. Но мы встретимся снова, иншалла.

— Иншалла, иншалла. В любое время приходи, бета, — сказала старуха жалостливым тоном, от которого Смите захотелось заскрежетать зубами.

— До свидания, Мина, — тихо попрощалась она. — Береги себя.

— До свидания, диди. Благослови тебя Господь.

Глава одиннадцатая

Кожа снова горит, как в больнице. После пожара я все чувствую кожей. Смита ушла из дома амми десять минут назад, но я до сих пор физически ощущаю ее сопереживание. Как ласково она гладила мою Абру, словно ее совсем не беспокоило, что Абру моя тоже проклята. В нашей маленькой мусульманской деревне сапожников никто не разрешает детям с ней играть. Мы для них как прокаженные; они боятся, что их дети подхватят ту же болезнь.

Если бы Абдул выжил, а погибла я, Абру ждала бы куда более благополучная жизнь. Она бы выросла без материнской любви, зато амми не смотрела бы на нее волком. Абдул любил бы ее вдвое сильнее: к отцовской любви примешивалась бы память обо мне. А дядя Кабир катал бы ее на спине и пел песни из индийских фильмов вместо колыбельных.

Потом я вспоминаю, что у Абру есть дяди, целых два. Те, что убили ее отца.

Мои братья. Они еще на свободе.