Даже после того, как половина Бирвада видела, как они бросили спичку и спокойно стояли, глядя, как Абдула пожирает пламя. Половина деревни видела, как Говинд кричал на моего деверя, когда тот бегал вокруг меня с ведрами и пытался затушить огонь. Половина деревни слышала, как Арвинд с Говиндом грозили убить Кабира, если тот мне поможет.
Полиция в тот день не приехала. Может, Рупал им приплатил, чтобы не совались? В Бирваде говорят: «Вор приходит, когда его не ждешь; полиция не приходит, когда ее ждешь». Но даже если бы полицейские приехали, они бы стояли и смеялись, пока мои родные звали на помощь. Может, даже сожгли бы другие дома мусульман в большой деревне. Зачем? Затем, что большинство полицейских — индуисты. Зачем? Затем, что никто их не остановит: они же полицейские.
Кабир одолжил у друга фургон, чтобы отвезти меня в больницу. Оставил мать с бездыханным телом сына, чтобы спасти мне жизнь. А после того как отвез меня в больницу, уехал в Мумбаи. Амми получила от него всего одно письмо; потом он затерялся в тумане большого города, пропал. Через несколько месяцев, когда я вернулась домой из больницы с большим животом, амми плюнула мне в лицо. Слюна стекала по обгоревшей бесчувственной щеке, но я не стала ее вытирать: не хотела делать этого при амми.
Анджали заметила, что полицейские не лгали, сказав, что не смогли найти убийц Абдула. В первом полицейском отчете значилось: «Личности убийц не установлены», и это была правда. Потому что люди, которых допрашивали в связи с убийством, были жителями Горпура, деревушки в трех километрах от Бирвада, и в момент убийства мирно спали в своих кроватях. Когда полицейские спросили, что им известно о сожжении, горпурцы сказали правду — ничего. Вот какая у нас честная полиция.
Но даже после того, как дело открыли снова и опросили свидетелей из Бирвада, амми отказывалась давать показания. Мол, никогда никто не предъявит обвинения в убийстве мусульманина двум индуистам; не может такого быть. Но она ошибалась. Шэннон напечатала историю в газете, и через несколько дней братьев арестовали.
Они провели в заключении пятнадцать дней. Потом начали происходить странные вещи. Один за другим наши соседи стали менять показания. Кто-то вспомнил, что в вечер убийства на самом деле был дома, потому что у него болела жена. Кто-то сказал, что ходил в тот день в кино с детьми в соседнюю деревню. Другие утверждали, что телевизор был включен на такую громкость, что они не слышали шумной процессии мужчин, шедших по большой деревне в сторону нашего дома. Перед передачей обвинения в суд Говинд с Арвиндом подали прошение о залоге. Анджали возражала: как-никак их обвиняли в убийстве. Разве можно выпускать убийц на волю, если одна их жертва еще не остыла, а вторая изуродована так, что при виде ее несчастного лица дети плачут? Но судья позволил братьям выйти под залог. Вот она, Индия: убийцы спокойно разгуливают на свободе, а их жертвы становятся пленниками в собственном доме.
Кое-кто еще сидит в заключении: моя сестра Радха. Ее муж — ее тюремщик. Он на двадцать четыре года ее старше, лицо рябое, как джекфрут[39], одна нога короче другой. Калека.
Радха помогла мне бежать с Абдулом. Говинд пришел в ярость и выдал ее замуж вскоре после того, как я бежала из родного дома. Поскольку я опозорила семью, ровесник никогда не стал бы на ней жениться. На такой брак согласился только калека из деревни на отшибе, которому нужна была служанка.
Так Радху наказали за преступление, которое совершила я.
Глава двенадцатая
Когда Мохан со Смитой вернулись в машину, он засыпал ее вопросами, но она отвечала односложно и записывала в блокнот последние впечатления. Она устала, была на взводе и совсем не хотела разговаривать. Впервые с начала поездки она пожалела, что с ней поехал Мохан, а не Нандини: та, будучи профессиональной ассистенткой, угадала бы, что сейчас ее лучше оставить в покое. Но Мохан, кажется, не замечал ее нежелания общаться. Впрочем, через несколько минут равнодушных односложных ответов до него наконец дошло.
— Что-то случилось? — спросил он. — Я тебя обидел?
— Нет, — ответила она, глядя в окно на окружающий пейзаж. «Ненавижу эту страну, — подумала она. — Повсюду здесь жестокость и насилие».
— Смита, — не унимался Мохан. — В чем дело, йар?
Правда была в том, что она не могла объяснить охватившее ее тягостное неприятное чувство. Украли солнце на моем небе. Такими словами Мина описала, как много значил для нее муж. Как пережить такую потерю?
— Смита?
— Ну чего тебе? — огрызнулась она. — Ты что, не видишь — я хочу, чтобы меня оставили в покое.
У Мохана отвисла челюсть.
— Я просто…
— Ты просто что? — сказала она и, не дожидаясь ответа, добавила: — О чем вы там смеялись и хихикали с этой старухой?