Проклятая игра

— Разве?

— Ты, сука, сделал мою жену шлюхой?

Флинн повернулся и побежал вверх по лестнице. Марти ринулся за ним по ступенькам.

— Ублюдок!

Трюк с бегством сработал: Флинн спрятался за дверью, придвинув стул, прежде чем Марти добрался до верхней ступеньки. Оставалось лишь в ярости колотить в дверь, требуя у Флинна, чтобы тот впустил его. Но этой маленькой заминки вполне хватило, чтобы Марти излил свою злость. Когда Шармейн поднялась наверх, он уже оставил попытки взломать дверь и стоял, прислонившись спиной к стене и глядя на нее испепеляющим взглядом. Она молчала, поскольку не видела смысла и не имела желания преодолевать разрыв между ними.

— Почему он? — только и мог произнести Марти. — Не кто-то другой, а именно он?

— Он был очень добр ко мне, — ответила Шармейн.

Она не собиралась защищаться. Марти стал здесь чужим. Ей не нужно извиняться перед ним.

— Ничего бы не случилось, если бы я не сел.

— Виноват ты один, Марти. Ты проиграл нас обоих. Я никогда не говорила тебе этого… — Она дрожала от ярости, а не от сожаления. — Ты проиграл все, что у нас было. Все, черт тебя возьми! Ты проиграл нас.

— Но мы не умерли.

— Мне тридцать два. Я чувствую себя вдвое старше.

— Это из-за него.

— Какой же ты глупец, — бесцветным голосом сказала Шармейн. Ее холодное презрение лишило Марти сил. — Ты никогда не замечал, насколько все хрупко. Ты жил так, как тебе нравилась. Глупой и эгоистичной жизнью.

Марти прикусил губу, глядя на нее. Ему хотелось ударить Шармейн, но это не отменило бы ее правоту, а только добавило синяков. Покачав головой, он прошел мимо нее и с грохотом спустился по лестнице. Шармейн молча стояла наверху.

Он обогнул коробку и брошенную шубу. Пусть трахаются на ней, подумал он, Флинну понравится. Подобрав сумку с костюмом, он вышел и громко хлопнул дверью, отозвавшейся звоном дрожавшего стекла.

— Можешь выходить, — сказала Шармейн закрытой двери спальни. — Стрельба закончена.

44

Марти не мог выбросить из головы одну мысль: рассказывала ли она Флинну об их совместной жизни? Выдала ли их тайны? Он представил, как Флинн лежит на постели в носках, гладит Шармейн и смеется, пока та выворачивает грязное белье. О том, как Марти спускал все деньги на лошадей или покер; о том, что ему никогда не везло более пяти минут («Посмотрели бы вы на меня сегодня, — хотел он сказать им. — Теперь все по-другому, теперь я охренительно крут»); о том, что он был хорош в постели лишь в те редкие моменты, когда выигрывал, и абсолютно неинтересен в остальное время; о том, как он проиграл Макнамаре сначала машину, потом телевизор, затем лучшую мебель, а выиграл слишком мало. Как он пошел воровать, чтобы избавиться от долгов, и даже здесь оказался неудачником.

Он заново пережил погоню, как всегда очень ясно. В машине пахло дробовиком, который любовно чистил Найгард; капельки пота выступали из пор на лице и покалывали его, когда охлаждались потоком воздуха из открытого окна. Он видел это так четко, будто дело было вчера. Все последующее — почти десять лет жизни — вращалось вокруг тех нескольких минут. При мысли об этом он ощутил тошноту. Потеряно. Все потеряно.