Проклятая игра

Мамолиан уже говорил ему об Уайтхеде и о доме с собаками. Европеец получил там серьезные раны: разодранная рука зажила быстро, но поврежденные ткани не восстанавливались. Отвратительные шрамы покрывали его ладонь с обеих сторон, он потерял полтора пальца, а сустав большого уже никогда не сможет нормально двигаться — значит, играть в карты будет сложно. В тот день он вернулся, истерзанный собаками, и рассказал Бриру длинную и жалостливую историю. Нарушенные обещания и обманутое доверие, преступление против дружбы. Европеец плакал, вспоминая об этом, и Брир оценил глубину его боли. Люди презирали их обоих, они сговорились против них, поносили их. Брир вспомнил ту исповедь, и утраченное чувство справедливости вновь пробудилось в его душе. Неужели он, обязанный Европейцу жизнью и рассудком, повернется спиной к своему спасителю? Пожирателю Лезвий стало стыдно.

— Пожалуйста, — взмолился он, полный страстного желания загладить свои ничтожные, жалкие слова. — Позволь мне убить этого человека для тебя.

— Нет, Энтони.

— Я смогу, — настаивал Брир. — Я не боюсь собак. Я не чувствую боли. Я могу убить его в постели.

— Я уверен, ты можешь. И ты, безусловно, нужен мне, чтобы отвлечь собак.

— Я разорву их на куски.

Мамолиан выглядел очень довольным.

— Ты сделаешь это, Энтони. Я ненавижу их породу. Всегда ненавидел. Ты будешь разбираться с ними, пока я перекинусь парой слов с Джозефом.

— Зачем с ним возиться? Он так стар.

— Как и я, — ответил Мамолиан. — Я гораздо старше, чем выгляжу, поверь мне. Но сделка есть сделка.

— Это трудно, — заметил Брир; его глаза сочились слезами.

— Что именно?

— Быть последним из племени.

— О да.

— Надо делать все очень правильно, чтобы твое племя запомнили…

Голос Брира сорвался. Былые славные дела обошли его, не родившегося в великое время. Каково это было, когда миром правили пожиратели лезвий, европейцы и все другие племена? Тот век больше не наступит, говорил Мамолиан.

— Тебя не забудут, — пообещал Европеец.

— Я думаю, забудут.

Европеец поднялся. Он казался выше, чем помнил Брир, и темнее.

— Нужно иметь веру, Энтони. Есть еще много того, к чему можно стремиться.