Она еще раз перевернулась и приказала себе забыть эту чепуху.
Удивительно, но собаки перестали лаять.
И что же было наихудшим из его деяний, что было самым плохим? Уайтхед так часто задавал себе этот вопрос, что привык к нему, как к любимой одежде. Нет сомнений, физические мучения бесконечны. Он думал порой, плавясь в липком объятии ночного пота, что заслужил любые муки, даже если бы мог умереть несколько раз. Трудно заплатить за преступления власти, которые он совершил. За все то, о Боже Всемогущий, что он сотворил.
Но, черт возьми, у кого нет грехов, чтобы покаяться в свое время? Кто не действовал под влиянием зависти или алчности и не выигрывал, абсолютно подчинившись им? Он не может отвечать за все дела корпорации. Если десять лет назад в продажу поступил медицинский препарат, разрушающий плод в утробе матери, можно ли винить Уайтхеда за то, что он получил от этого выгоду? Моральная ответственность по душе авторам романов о мести, но она не имеет ничего общего с реальностью, где большинство преступлений приводят лишь к благосостоянию и влиянию; где червей сомнений немедленно давят; где лучшее, на что надеется человек, это возможность подняться на высоту своих амбиций с помощью ума, хитрости и насилия. Таков мир, и Мамолиан знаком с его иронией не хуже Уайтхеда. Разве не сам он показал это Джо? Как же он может наказывать ученика за то, что тот хорошо усвоил урок?
«Возможно, я умру в теплой постели, — думал Уайтхед. — В своей спальне с неплотно задернутыми занавесками, за которыми проглядывает желтое весеннее небо, в окружении близких».
— Нечего бояться, — сказал он вслух.
Пар сгущался. Плитки кафеля, уложенные с маниакальной точностью, покрывались испариной, как и Уайтхед; но они были холодны, а он горяч.
«Нечего бояться».
36
От двери собачьего питомника Мамолиан наблюдал за работой Брира. Здесь началось более профессиональное побоище, чем проба сил у ворот. Толстяк просто открывал клетки и резал глотки одну за другой кухонным ножом с длинным лезвием. Запертых собак было легко достать. Они могли лишь вертеться на месте, беспомощно щелкая зубами на своего убийцу. Псы поняли, что битва проиграна, еще до того, как она всерьез началась. Они падали на землю с перерезанными горлами, откуда хлестала пульсирующая кровь; карие глаза бросали последний взгляд на Брира, как очи нарисованных святых. Он убил и щенков: оторвал от сосков матери и раздавил их головы голыми руками. Белла дралась более отчаянно, чем остальные, изо всех сил стараясь искалечить убийцу. Он отплатил ей тем же и продолжал наносить увечья мертвому телу уже после того, как заставил собаку замолчать: раны в ответ на полученные раны. Когда резня закончилась и все движения в клетках, кроме предсмертных конвульсий, прекратились, Брир провозгласил, что дело сделано. Они вместе отправились к дому.
Здесь были еще две собаки — последние. Пожиратель Лезвий быстренько обработал и их. Сейчас он больше походил на мясника, чем на бывшего библиотекаря. Европеец поблагодарил его. Все оказалось проще, чем он предполагал.
— У меня есть дело в доме, — сказал он Бриру.
— Хочешь, чтобы я пошел с тобой?
— Нет. Но ты мог бы открыть мне дверь.
Брир подошел к задней двери и вышиб стекло, потом просунул руку внутрь, отпер замок и пропустил Мамолиана в кухню.
— Спасибо. Жди меня здесь.
Европеец исчез в синем мраке. Брир дождался его ухода, а когда тот скрылся из виду, пошел вслед за ним. Улыбка и кровь смешались на его лице.
Хотя пар заглушал звук, Уайтхеду показалось, что в доме кто-то ходит. Наверное, Штраус. Парень в последнее время стал беспокойным. Глаза старика снова закрылись.
Где-то совсем рядом он услышал, как открылась и закрылась дверь — в предбаннике перед парилкой. Джо встал и задал вопрос во тьму:
— Марти?
ebooksa