Билл берет папки со стула для посетителей и вопросительно смотрит на хозяина кабинета.
– Положите на пол, – говорит Харрис. – Пока сойдет. На днях обязательно наведу порядок. Если, конечно, дни существуют. Наверное, должны существовать – и ночи тоже, – но кто знает, как оно на самом деле? Сами видите, окон тут нет. Часов тоже.
Билл садится.
– Но если это не реинкарнация, то зачем называть меня странником?
Харрис откидывается на спинку стула и закладывает руки за голову. Смотрит на пневмопочту, которая некогда наверняка
Харрис качает головой и недовольно хмыкает.
– Если бы вы только знали, какими все вы становитесь
– Но я в жизни здесь не был, – возражает Билл. И, подумав, добавляет: – Правда, это не моя жизнь, верно? Это моя загробная жизнь.
– Вообще-то эта жизнь моя. Это вы здесь странник. Вы и другие придурки, которые ходят туда-сюда. Вы выберете одну из дверей и уйдете. А я останусь. Здесь нет туалета, потому что мне больше не нужно справлять нужду. Нет спальни, потому что больше не нужно спать. Я занимаюсь только тем, что сижу и принимаю всяких приходящих болванов. Вы появляетесь, задаете одни и те же вопросы, а я даю одни и те же ответы. Вот такая у меня загробная жизнь. Нравится?
Билл, который в ходе своих изысканий неплохо поднаторел в богословских постулатах, решает, что мысль, посетившая его в прихожей, была верной.
– Вы говорите о чистилище.
– Именно. Вопрос только в том, сколько я здесь еще пробуду. Должен признаться, что, если меня не переведут, я наверняка съеду с катушек, хотя сомневаюсь, что такое в принципе возможно, раз мне не нужны ни сортир, ни кровать. Я знаю, что мое имя вам ни о чем не говорит, но мы уже это обсуждали раньше – не каждый раз, но неоднократно. – Он машет рукой с такой силой, что приколотые к стене листки трепещут. – Это и есть – или
– В тысяча девятьсот одиннадцатом?
– В нем самом. Я бы спросил вас, Билл, известно ли вам, что такое «платье-рубашка», но поскольку я знаю, что не известно, скажу: это женская блузка на пуговицах, напоминающая рубашку. На рубеже веков мы с моим партнером Максом Блэнком владели фирмой по пошиву таких блузок. Бизнес прибыльный, но вот работницы – настоящий геморрой. Так и норовили сбежать покурить, а главное – воровали продукцию, которую выносили в сумках или под юбками. Поэтому мы запирали все двери, чтобы они не могли выйти на улицу, пока смена не кончится, а на выходе обыскивали их. Короче говоря, однажды там случился пожар. Мы с Максом спаслись, добравшись по крыше до пожарной лестницы. А многим женщинам не повезло. Хотя, если разобраться, они сами во всем виноваты. Курить было категорически запрещено, а большинство все равно курили, и пожар начался от непотушенной сигареты. Так сказал начальник пожарной охраны. Нас с Максом судили за непредумышленное убийство, но, хвала Господу, оправдали.
Билл вспоминает висящий в прихожей огнетушитель с надписью «Лучше поздно, чем никогда» и думает:
– И сколько погибло женщин?
– Сто сорок шесть, – говорит Харрис, – и мне жалко всех до единой, мистер Андерсон.
Билл не поправляет его. Всего двадцать минут назад он умирал в собственной постели, а сейчас потрясен историей, о которой раньше никогда не слышал. По крайней мере, так ему кажется.
– Вскоре после того как мы с Максом спрыгнули с пожарной лестницы, женщины буквально ее облепили. И чертова лестница не выдержала тяжести. Она оторвалась и упала, увлекая за собой с высоты в сотню футов на булыжник пару дюжин женщин. Они все погибли. Еще сорок выпрыгнули из окон девятого и десятого этажей. Некоторые горели. Все они тоже умерли. Пожарные натянули внизу спасательную сетку, но они ее прорывали и разбивались о землю, будто банки с кровью. Жуткое зрелище, мистер Андерсон, действительно жуткое. Кое-кто прыгал в шахты лифтов, но большинство… просто… сгорели заживо.
– Как одиннадцатое сентября, только жертв поменьше.
ebooksa