Есть такие дни, как был тот, когда все чувствуют, словно им чего-то для жизни не хватает, словно отпадала охота – завтра ничего не обещало, а угрожало чем-то неизвестным и страшным.
Такая тяжесть и сейчас лежала на душах этих людей, кои окружали короля. Он сам, обычно весёлый и охочий, когда выбирался на войну, бесстрашный перед любой опасностью, был мрачный, молчаливый, хмурый.
На протяжении последних нескольких дней приходили всё более тревожные вести из Великопольши и тевтонских границ. Подтверждалось предательство воеводы Винча из Поморья и сношение его с крестоносцами.
Этого, может, меньше боялся король для себя и страны, чем для сына.
При Казимире был степенный муж, Неканда, но наследник молодой был, неосторожный и, хотя мужества ему хватало, в рыцарском ремесле менее опытный, нежели иные его ровесники княжеского рода привыкли бывать. Ребёнок того отца, который на протяжении полувека не отдыхал никогда, постоянно с оружием и на коне добиваясь и защищая свою корону, – Казимир из-за этого противоречия, которое есть тайной, и повторяется часто в следующих поколениях – не любил так войны, как отец, был равнодушен к рыцарским делам и предпочитал жизнь в покое и хозяйском труде… и управленческом.
Локоток опасался, дабы в момент опасности само его невежество не сделало его дерзким.
К Познани теперь и король, и королева обращали грустные глаза, рады бы что-нибудь узнать о сыночке.
В нём они жили оба.
Послы, которые приносили разные вести, о королевиче знали мало. Говорили, что, должно быть, уехал, куда – не говорили, потому что для безопасности были вынуждены сохранять тайну о его схоронении.
Король в этот самый день собирался двинуться с войском в дорогу.
Уже знали, что Ян, король чешский, который в то же время называл себя и польским королём, собирался вместе с крестоносцами ударить на Польшу. Орден ждал его, подкрепления с Рейна, из Ливонии уже дошли до Мальборга и Торуня. Чехи медлили.
Набожная королева Ядвига перед отъездом потащила супруга к алтарю патрона.
Весь военный панский двор, который вместе с ним собирался в поле, занимал в то время щуплый костёл и часовню.
Царственная чета молилась именно на том месте, где, согласно своей воле, вскоре, может, должна была покоиться. Алтарь святого Владислава стоял перед гробом.
Локоток, который раньше перед своим путешествием в Рим был мало набожным, а духовенством пренебрегал, в последнее время очень изменился. По примеру своей жены, которая называла себя счастливой, когда могла поехать на какой-нибудь праздник в женский монастырь в Сундчу и молиться с монахинями, сесть к столу, провести одну половину ночи в хоре, а другую на твёрдой постели, – Локоток также стал набожным.
Рим, а теперь Авиньон поддерживал его во всём и именно то раздражало тевтонский орден, что старанием Локотка убеждённый папа сурово громил грабителей…
Он опирался на меч, уже имел на себе доспехи, а шлем, снятый с головы, держал стоящий при нём оруженосец.
Мессу совершал Янгрот (Ян Грот), серьёзный, в силе возраста человек, которого бы за большого сановника в костёле никто не принял, если бы не знаки епископского достоинства.
Дивная удача посадила его в эту столицу, коей он не желал, не надеялся. В молодые годы, когда Ян пребывал в Бононии на учёбе, он оказался там вместе с сыночком бедного сапожника из Кагора, с Жаком Дюэзом[7], и вместе с ним черпали мудрость из одного источника и дружили между собой. Потеряли потом друг друга из глаз, и Ян Грот спокойно сидел приходским священником в Польше, не добиваясь достоинств, а обеспечивая свой костёл, когда высланные в Авиньон после осиротения краковской кафедры послы (потому что Нанкера взяли во Вроцлав), рекомендующие в столицу Оттона гнезненского пробоща, были спрошены папой Иоанном XXII, не знают ли они некоего Грота, что с ним делалось и как ему жилось. Сын бедного сапожника сидел теперь в Петровой столице и вспомнил друга молодости.
Послы о Гроте ничего не знали, но папа хотел иметь его на краковским епископстве и сам собой назначил. Бедный пробощ должен был тогда неожиданно, против воли короля Локотка, принять бремя епископского достоинства. Король сначала был к нему неприязнен и враждебен, но вскоре они примирились. Епископ был человеком спокойным, тихим, занятым только наукой и костёлом. Его набожность и святость, простота обычаев расположили к нему короля и королеву. Это не были уже те времена, когда краковские епископы наполовину с князьями управляли страной; Локоток никому не давал с собой в королевстве хозяйничать, однако же, Янгрота звал на совет и мало что без него предпринимал.